Ханна Кралль: Синдром уцелевших

— Я должен написать эту картину. Историю моего народа…

Профессор мне посоветовал, чтобы я писал её вдалеке от Израиля, поскольку художник должен быть свободен от эмоций, и дистанцироваться по отношению к представляемой теме

Я объяснил членам кибуца, что художник должен дистанцироваться и освободиться от эмоций, и в кибуце согласились с тем, что я должен уехать. Мне купили билет, и я приехал в Канаду.

Я родился в Бронксе, мои родители родом из Бронкса, мои деды приехали в Бронкс из Польши. Все они были добрыми религиозными евреями. Я тоже должен был стать добрым евреем. Я ходил в ивритскую школу, прошёл бармицву, постился в Йом Кипур и оплакивал разрушение храма.

Меня призвали в армию, я был во Вьетнаме. Я был молод, отважен и, наверно, походил на тех парней из американских фильмов о Вьетнаме. Может быть, я был только не так жесток и циничен. А может быть, был тоже жестоким.

Однажды я стоял на посту.

Стемнело.

Тьма наступает во Вьетнаме быстро, как будто неожиданно… Я знал, что сейчас воздух станет синим, потом тёмносиним, а потом уже чёрным, и это будет горячая липкая чернота, прилипающая к коже. Мне стало тоскливо. Может быть потому, что стемнело, и я был страшно далеко от Бронкса… Метров на двести передо мной стоял на посту мой коллега. Я подумал, что и ему, наверно, тоже тоскливо, и что я на минуту подойду к нему, и мы вместе выкурим по папиросе.

Я двинулся в его сторону.

Когда я прошёл половину дороги, что-то странное произошло с моими ногами — они перестали меня слушаться. Я хотел идти дальше, но ноги становились всё тяжелее. Я позвал: — Эй, там, я иду к тебе!

Коллега повернулся ко мне лицом, и произошло нечто ещё более странное. В том месте, где стоял мой коллега, взлетело немного корней и листьев, они закружились и рассыпались в воздухе, как бенгальские огни и медленно опали. Ничего особенного не произошло, не помню даже, слышал ли я какой-нибудь взрыв, только, когда листья опали, коллеги не было, а из моей руки текла кровь.

Ранение не было тяжёлым, у меня на левой руке остались ещё два целых пальца.

Когда я лежал в госпитале мои товарищи попали в засаду вьетконговцев и погибли. Погибли все — девяносто девять солдат.

В нашем подразделении было сто человек.

Я был сотым.

Уцелел, потому что не попал в засаду.

Потому, что лежал в госпитале в этот день.

Потому, что был ранен в руку.

Потому, что ноги не хотели меня нести, когда я шёл в сторону коллеги.

Я вернулся в Штаты. Пенсия, которую я получал за оторванные пальцы, была неплохой для молодого человека. Я уехал в Калифорнию и стал хиппи.

Я был счастлив. Я жил, у меня были друзья, я хотел, чтобы и мои друзья были так же счастливы, чтобы и другие люди были так же свободны, как и я, хотел делиться всем, что имею, со всеми.

Я на несколько дней приехал к родителям в Бронкс, и узнал, что мой младший брат принял христианство. Я страшно разнервничался, и стал на него кричать:

— Как ты можешь им верить? Ты что, не знаешь, сколько антисемитизма в их учении? Сколько в нём ненависти? Сколько нелогичности и заблуждений?

— В чём их ненависть и заблуждения? — спросил брат.

Я купил Новый Завет, уселся и стал читать — чтобы найти в нём ненависть, и показать брату. Каждый еврей знает, что христиане нелепы, ненавидят нас, и я хорошо это знал.

Я прочитал всё Евангелие, но не мог ничего найти. Перечитал во второй, потом в третий раз. И я подумал, что всё, что я прочел, прекрасно и мудро. Может быть, — подумал я — затем и вернулся я из Вьетнама, единственный из всего нашего подразделения, чтобы это понять.

Я окончил теологию в христианском колледже, и посвятил свою жизнь одному единственному делу: беседам с евреями об Иисусе. Обретению Иисуса, которого мы позволили у себя отобрать.

Мы создали движение «Jews for Jesus» — евреи для Иисуса. В Соединённых Штатах нас около ста тысяч, но в Канаде всего небольшая горстка, поэтому я приехал в Канаду как еврейский миссионер.

Канадцы, вернувшиеся с войны, были героями. Трупы не возвращались, трупы остались в Европе. Те канадцы, которые знали, что такое смерть, остались в Европе, те, кто вернулся, рассказывали о победах.

Мы знали, что такое смерть, но мы были чужие и рассказывали об этом на чужом языке. Кого трогают чужие трагедии. Наверно, — думали канадцы — существовали две Европы — одна, в которой происходили чужие, смертельные события, и другая, откуда возвращались её герои.