Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

Глаза гостя превратились в узкие щёлки, он стал монотонно вещать, что знал покойного по его научной деятельности, но не осведомлён о личных моментах.

В последующие часы вокруг Алика постоянно появлялись люди из руководящего слоя и, словно напоминая ей о лживости, развившейся до Абсолюта, прочувствованно утешали её, ободряли и, вместе с тем, тактично, но властно советовали, как вести себя. Чтобы не щекотать нездоровое любопытство, о письме Лонгина Антоновича, о «подозрении на самоубийство» говорить не следует. Он умер от остановки сердца в результате закупорки артерии. Так было сказано на гражданской панихиде.

Хоронить его прилетели и приехали родственники, о которых Алик никогда не слышала. Маменька охотно знакомилась с ними, а ей, улучив минуту, шептала: «Не вздумай никому ничего давать! Ты – единственная наследница всего, понимаешь, всего!»

Алика безоглядно захватило горе, у неё текли и текли слёзы, она представляла мужа, беззвучно разговаривала с ним. Некоторые родственники пытались потолковать с ней по имущественным вопросам, но вмешивалась маменька и так нахраписто отрезала: «Все претензии – через суд!», что люди скисали.

Алика тянуло уединение. Она запиралась в пустой квартире, садилась в гостиной за стол и, содрогаясь от плача, вспоминала, как Лонгин Антонович перед нею, играющей девочкой , мастерски сыграл слепого. Потчевал её кушаньями, объяснял своё миропонимание, спрашивал: а что будет означать, если парень зажжёт спичку, а девушка дунет на неё и погасит?

Дни проплывали неясностью, болезненно видимой сквозь завесу слёз. Как-то на работу ей позвонили: её хочет видеть один из областных руководителей, если она будет любезна найти время, он пришлёт машину. В мозгу зажглось: «Донос Можова!» – и оцепенение слетело. Она понимала: несмотря на смерть Лонгина Антоновича, донос рано или поздно всплывёт. Муж предупреждал: «Я тебя не посвящал ни во что моё! Ни во что!!!»

То, что она узнала от мужа о государстве, оказало своё действие, и Алик предстала перед важным лицом собранной. Её внешность, бесспорно, впечатлила руководителя. Он довольно долго выражал ей своё участие, тщательно подбирая слова:

– Ваш муж был выдающимся изобретателем и учёным, талантливым организатором, прекрасным воспитателем молодых кадров...

Присевшая на стул Алик была недвижна – бледная, непроницаемая, в трауре. Собеседник перечислял заслуги покойного и вдруг спросил:

– А эти неприятности его сильно расстроили?

Вот оно!

– Простите, я не совсем поняла… – она чувствовала, с какой хищной зоркостью он следит за её лицом.

– Ваша сдержанность понятна, – снисходительно заметил обкомовский начальник, – мы разделяем её. Но перед нами не стоит таиться. Проблема нам известна.

– Какая проблема? – вскинулась Алик, весь её облик выражал насторожённый вопрос, хотя в душе его не было: она считала, что речь о доносе Можова.

Собеседник молча изучал её. Она повысила голос, разыгрывая состояние перед истерикой:

– Я не знаю, почему он написал мне письмо, о котором вы знаете, только не надо мне врать! я не знаю, почему он умер! А теперь ещё какая-то проблема! Я хочу знать – какая?

– Мы были уверены, он с вами делился. Как же он так...

– Ничем он со мной не делился!

Человек поспешно налил вдове стакан воды из графина и почти взмолился: не надо волноваться!.. проблема – не то слово. Профессору, как всякому новатору, встречались трудности, вот что имелось в виду.

Начальник сделал главный для себя вывод, что молоденькой вдове неведома суть работы мужа, и продолжил:

– Квартира остаётся вам. Мы окружим вас постоянной заботой. Не стесняйтесь обращаться к нам по любому, в том числе, и бытовому поводу. А станете стесняться, я всё равно буду интересоваться регулярно.

Она возражала – ничего этого не надо, на что обкомовский руководитель улыбнулся с видом: он одобряет её скромность! вместе с тем, всё пойдёт, как он сказал. Он проводил её до порога кабинета и тепло пожал ей руку.

Алик вспоминала рассказы Лонгина Антоновича о советском руководстве – закоренелом ворье. Это ворьё говорит о покойном чуть ли не с трепетом. А какая жаркая заботливость уделяется ей, вдове. Так, может, донос был оставлен без внимания, а Лонгин ушёл из жизни действительно из-за болезни?

Она обливала себя душем, когда зазвонил телефон. Наскоро обернувшись полотенцем, подошла к аппарату. В трубке раздалось: