Сергей Самсонов - Кислородный предел

— Ну зачем-зачем… А это, извините, как бы и не ваше дело. Вот я пришла, и значит, делайте. Ну вам-то что? Может, я извращенка? Может, я в порнозвезды хочу? — выдает она в запале, с абсолютной точностью подтверждая «больше, чем догадку» Нагибина о ее мотивации. — Да. И вот еще.

— «И вот еще» я тебе делать не буду.

— Так вы еще не знаете, про что я.

— Нос, нос тебе не буду делать. Ни выпрямлять, ни вздергивать — вообще ничего. Я все уже решил — отговаривать бесполезно.

— Ну, горб же, горб, — гнусит она, кривится, гладя спинку. — Горбатая гора, Мартын Иванович. Ну, а вот это что?

— Это — ты, понимаешь, ты. Четыре миллиарда баб на нашем шарике, а это — только ты. Ну а ты кого хочешь, чтобы я из тебя? Алин, — говорит он Душевиц, — кого она хочет, чтобы я из нее вылепил?

— Ой, ну, Мартын Иваныч, ну, конечно. Джессика Альба. Если нос без горбинки и вздернуть немного. Приблизится к облику.

— Ну так вот, — говорит Нагибин, — никакой такой Альбы из этого замечательного клюва я лепить не буду. Дурочка, вот ты такая, какая есть сейчас, запоминаешься. На тебя мужик смотрит, и у него твой облик подпечатался в подкорке, на сетчатке, он тебя во сне видит. Вот этого горба, его касаться хочется.

— Как?

— Так. А ты себе что хочешь? Ноль без палочки. Ничего не выражающую пустоту вместо лица. Мужик посмотрел и забыл.

— Ну, Мартын Иванович, мне, может, все-таки самой решать?

— Решай, решай. Но только вон, за дверью. Иди к другому — сделает тебе.

— Но ведь не так, как вы. Я у вас хочу… Ну, не устраивает, дискомфорт. Как будто он чужой какой-то.

— Чужим будет сделанный. И ты придешь ко мне и будешь просить: верните мне тот, твой нынешний. Но только это будет невозможно. Итог подводим, — говорит Мартын. — Нос я не трогаю ни при каких. Отказываю. Что до груди, то если хочешь, сделаю. Но только знай одно: такой как ты сейчас, как в этом возрасте, такой же сильной, молодой, здоровой и красивой ты больше не будешь никогда. Все знаешь про импланты? А импланты — для дряхлых, увядших старух, импланты для тех, у кого железа начала атрофироваться, разрастаться, сползать, перерождаться на клеточном уровне, превращаться в кисель под растянутой кожей. Протезы, понимаешь? Костыли. Для немощных. Такие же, как вместо отрезанной ноги или отнявшейся руки. Суть одна. И что ты просишь — отрежьте то, что есть, красивую, свою, и замените мне ее протезом. Ты как будто запускаешь прежде времени процесс старения. В девятнадцать-двадцать лет начать стареть — ты этого хочешь? Вот пройдет десять лет, тогда будет смысл, и мы с тобой вернемся к этому разговору. Так что иди, подумай, взвесь, реши, а так ли уж тебе на самом деле хочется туда, в царство старости и немощи. И через пару дней определишься. Ну все, давай, удачи.

— Правильно говорит Марк Семенович, — усмехнулась Алина, — что если бы вы не отказывали каждой второй моложе двадцати пяти, то были бы давно миллионеров.

— Ты знаешь, я готов на многое, — ответил Мартын, — но только не на преступление против естества. Ты знаешь, какое наставление мне дал отец? Единственное? «Гони молодых и здоровых». Если нет чудовищного шнобеля и ушей — локаторов, гони. Как там наша сегодняшняя истеричка?

— Все, готовим. Ой, вам уже почти пора. Хотите чаю?

— Ну ты поставь — закончим и попьем.

В каждой шутке есть доля… Нагибин работает быстро там, где другим понадобится два часа, справляется минут за сорок. В тесной комнатке он раздевается и вскрывает герметичную упаковку нового комбинезона. Облачается, берет из стопки шапочку и кричит:

— Алин! А нормальные ватно-марлевые?

Новых, современных масок он не признает — тяжело дышать.

Эта, последняя, — безвозрастная истеричка, губастая блондинка с жирной глазировкой многократно подтянутых щек — элементарно добила его ребячески-капризными обертонами высокого, вымогающего сочувствие голоска. «Скажите, Мартынчик, а нельзя не через рот?» — принялась вчера канючить жалобно. — «А что вас смущает?» — похабник Нагибин едва удержался от сальности и принужден был терпеливо объяснять, что этот способ поднакостничной препаровки наименее травматичен и отек исчезает значительно быстрее. Мало того, эта дура настояла на прямом репортаже из Мартыновой операционной, оказавшись не банальной идиоткой, а идиоткой-экстремалкой: она именно со съемки своего волшебного преображения собиралась начать восхождение на эфирный олимп, надеясь сызнова проникнуть в сетку федерального вещания. Многие вещи в современном восприятии искажены: неужели зрелище желтого от дезинфекции лица, непристойно разверстой пасти с торчащим из нее эндоскопом и, наконец, производимая по верхней челюсти отслойка кровоточащих тканей — это то, что непременно привлечет к ней всеобщее сочувствие и обожание?