Сергей Самсонов - Кислородный предел

— Нет, деточка, не наговаривай, — попытался убедить грубовато.

— Что, может, лечь к тебе? А что? Могу. Ты режешь, шьешь, ты можешь творить чудеса. Давай сговоримся. Ты скидку мне по старой памяти. Камбэк на двадцать лет слабо? Ну? Честно? Старая?

— Не старая, не то — другое.

— А что другое? Что?

Окажись вдруг Рита столь же притягательной, бесстыдной и святой, как и некогда, окажись она совершенно той, прежней и сжимавшей прежнего, худосочного Нагибина своими сильными ногами, Мартын бы все равно ей не поверил. Что бы там ни говорил даритель титановых «Клемантов» Леонид Вахновский, но вернуть, увидеть вновь моментальный снимок, запечатлевший сто лет назад твою любовь, не удастся. Потому что его нет и не было никогда, столь разительно он отличается от настоящей (не преображенной твоим любовным зрением) природы вот этой — да — красивой, привлекательной, не сильно постаревшей женщины.

— Ну что молчишь? Ну что другое?

— Понимаешь же.

— Не понимаю, объясни.

— Время прошло, — пытался разъяснить он, как мог. — Не то что кто-то постарел, физически — все это поправимо. Но сами чувства, в этом дело. Как дерево. Растут и умирают по законам живого. Отшумело, отцвело, семена упали, кончилось.

— Режешь, шьешь, а вот таких чудес не можешь?

— Да. Никому не под силу.

— Ну и она какая? Она, твоя?

— Родная, — отвечал Нагибин просто.

— Отшумит, отцветет?

— Нет. На всю оставшуюся жизнь, — сказал он убежденно.

— Пора — на всю оставшуюся. А дети? Затянул?

— Мы — поздние отцы, Нагибины. Стабильно после сорока. Ну, ты-то как?

— Вполне. Ребенок вон желание жениться изъявил. Ну, ладно, побегу — совсем ведь времени… Прощай.

И вот уже он дальше движется; он знает, как ему обрести равновесие. Приветливо кивает Тане на рессепшне — «Ой! Здравствуйте, Мартын Иванович», — и вот уже он в своем кабинете (с оригиналами и репродукциями старинных гравюр и эстампов на стенах — из атласа Майерса, трактатов Гарвея, Паре, Боерхааве, ван Гельдена; анатомические препараты; прекрасные нагие девы, открывающие взору переплетения артерий, и юноши с тугими веретенцами вздувающихся мускулов, и диссонансом, резким, вопиющим, по отношению ко всему вот этому немыслимому совершенству, излюбленной насмешкой Мартынова отца — большая и грубая схема разделки говяжьей буро-красной туши).

Душевиц входит — мартыновская ассистентка и лучшая, из двух десятков, ученица, чудесная девочка с вечно неприступным, строгим выражением острого лица и решительно сжатым, словно бритвой прорезанным ртом — приводит с собой милое и «только начинающее жить» создание, двадцатилетнюю девчонку в тесных джинсах и с непременной сумкой от Louis Vuitton, которая остановилась на пороге и смотрит на Нагибина с веселым вызовом, в котором и прогорклая сексуальная опытность, и детская решимость во что бы то ни стало получить желаемое. Мартын уже все понимает — с чем пришла и что останется непрошибаемой в своем упрямстве и отказе выслушивать все «за» и «против». Ее изваянная смело, ладно вписанная в первостатейный треугольник талии и бедер, гладкая фигурка, ее большая грудь, ее прелестно отяжеленное лицо с заботливо замышленным природой клювиком кого угодно могут в заблуждение ввести, но только не Нагибина.

— Ну, — говорит он, — раздевайтесь, милая. Что не устраивает в вашей замечательной груди?

— Ой, а откуда вы? Ведь я ни слова. Ну, ясно, ясно, вы такой. Ну как бы вот, — заявляет она, стянув через голову майку, — не без некоторого самодовольства и в то же время капризно выражая едва уловимое недовольство собой, недовольство, как бы равное отклонению природной формы от желаемого порнографического идеала.

— Ну и как бы и какие, — отвечает ей в тон Мартын, — претензии к изготовителю? Куда уж впечатляюще? — указательным и средним он смещает грудь сперва в медиальном, а потом в латеральном направлении. При виде оголенной молочной железы он оживляется не больше, чем сутенер или гомик. «Жар холодных чисел» без чувственного взмыва в чреслах, без пожара в крови. — Ну да, она несколько низко лежит, — соглашается он. — Ну и что?

— Ну и вот. Как бы больше. Я все уже решила, отговаривать бессмысленно. Под железу, Мартын Иванович. Да я уже все знаю про импланты, знаю — совсем не меньше вас. Что и детей, и грудью можно, и что на рак никак не повлияет. Ну вы же сами знаете, что мне ничто не помешает.

Детей этого поколения не волнуют целесообразность, совершенство — только «апгрейд». Сломав перегородку между виртуальным и реальным миром, они сами себе Лары Крофт и себя неустанно «прокачивают». Образ возможности неослабно влечет их к себе, и тут для них не существует разницы между новым ай-фоном и собственным телом. Если это доступно — наращивай, утяжеляй, натягивай, делай более весомым и упругим, пусть это и нарушит гармонические очертания твоего от природы ладного тела.