Сергей Самсонов - Кислородный предел

— …Друг, можно тебя на минутку?

И откололись четверо от остальных.

— Значит, так, мужики: мы ведь с самого начала вместе. Ну и чего нам тут? Пошли. Повторно родились — креститься надо заново. Чтоб кровь из прозрачной и ангельской — снова нормального цвета. Чтобы опять из духа человеком, нам это дело надо оросить.

— Кстати, этот-то где? Где сомнамбула? Я видел же, видел его!

— Зачем он тебе?

— Да вроде тоже с нами пробивался.

— Вон он, вон!

— Друг! Слышь? Иди сюда! Да стой ты! Предлагаем с нами — как?.. Да куда ты опять порываешься? Что позабыл, родной, скажи? Ничего не отвечает — только головой качает. Ау, ну где ты там? Живой! Главное! Мы все здесь живые! Трижды! Такого не бывает, скажешь, а мы — есть! А-а — а-а-а-а-а! Живые! Йу-ху-у-у-у-у!

И налетели на него, сомнамбулу, восьмируким чудовищем, завертели, закружили, затрясли, затискали. Как будто футболист он, только что забивший победный гол в финале Лиги чемпионов, — настигли, изловили, обняли, напрыгнули, нисколько «голубого» своего порыва не стыдясь.

Сомнамбула лишь тупо подавался, словно ванька — встанька, под ударами. За ворот его затрещавший влекут за собой:

— Послушай, друг, нам без тебя никак! Ты от нас никуда теперь, слышишь?

— Мы — целое теперь, одно! Москву сейчас — раком!

И вот уже по улице ночной идут, шатаясь, впятером — на зыбких ногах, уходящих в мостовую, как в воду; в обнимку шествуют, как победители чемпионата, не то от смеха загибаясь, не то от слез захлебываясь, — так сразу не поймешь; гиена так то ли смеется, то ли плачет, у волка так бывает, с непривычки трудно отличить улыбку от оскала Идут, орут, поют и на людей, не выдержав, бросаются — на девушек, мужчин, старух, японцев, всех подряд, не разбирая, — в тиски объятий зажимают, без сострадания, до хруста сдавливают и будто метят, метят каждого, размазывая сажу по сжатому в ладонях девичьему, мужскому ли лицу. Без устали людей в затылки, лбы, носы и щеки чмокают — с оттяжкой и трубным сопением, смачно. Чумные словно, бесноватые, и цель одна у них — побольше за собой в могилу утащить.

На улице светло, как днем, — Москва же, ночь глубокая в Москве, когда на улицах центральных море разливанное огней и ослепительно подсвеченные здания меняются перед глазами, словно жемчужно-матовые снимки в дорогом альбоме открыточных красот. Народу — пруд пруди, ведь пятница, и в ресторанах, барах нет свободных мест, и открывается их воспаленным взорам не то Аркадия, не то Валгалла, столько девушек вокруг — раздетых, полуоголенных, открывших грудь по самые «не могу» и ноги, — соответственно, по самые «не балуйся». Парят, гарцуют, надвигаются безжалостно, в упор не замечая, проходя насквозь, навылет, словно ты — пустое место, и бедрами свои короткие, зачаточного рода юбчонки рвут… ну, в самом деле, ну, нельзя так, сучки! Вам жарко, лето, но не до такой же степени! Бретельки эти ваши, спины гладкие, горячие, как солнцем прокаленная морская галька, вот эти животы открытые, трусы как будто из нектара и амброзии, столь смехотворно условны они, столь прозрачны и призрачны, и какой их только дьявол соткал, какая садистски-изощренная «Прада» сработала?

Дара речи лишаются, словно в пубертате, и глазами пьют, нещадно схватывая все, ничего не упуская: и нечаянный выгиб спины, и скульптурное высвечивание ягодиц под юбкой, и пушок нежнейший вдоль хребта, и контраст между тонкостью смуглых лодыжек и громоздкостью ступней, обутых в белоснежные кроссовки.

— Вон, вон, смотри.

— Целый выводок — откуда?

— Я не понял — последний звонок, выпускной? Какой же день сегодня? Месяц?.. Что за концерт сегодня, девушка, вы не подскажете?

— Ну, ребята, это чересчур! Эротический заповедник!

— Кого хочешь бери! Как из ружья, ребят, серьезно! Вообще только это работает.

— Так что стоишь? Пошли.

И уже с эротической целью набрасываются на вчерашних школьниц, первокурсниц нынешних, — не стесняясь в словах и рукам давая волю. Буря и натиск елозящих губ. Музыкальные вихри проворно шарящих пальцев. Вот один из них, рывком девицу подхватив, на парапет поставив, с мычаньем лезет головой под плиссированную юбку.

— Слышь, давай! А что?.. Я сейчас могу такое…

Он-то знает, только разве объяснишь? Что он с ней, как с первой и последней?.. Не по правилам, конечно. Страхом и гадливостью лица девушек искажены. Ну, еще бы — в жженых тряпках, прокаженные из преисподней перед ними.

Тут откуда-то и парни появляются гурьбой, чтоб за девушек вступиться; на маньяков бросились, как менты на бомжей, ногами бьют, руками — брезгуют. По коленям, по голеням метят. А маньякам будто лишь того и надо — в драку бросились единым организмом словно. Свои и «эти», наши и чужие. «Задавишь» на «задавишь» — вне племенной вражды и разности кровей.