Сергей Самсонов - Кислородный предел

— Брось, — сказал ему хозяин-именинник, — ведь это детская игра, игрушечные деньги. Пойдем посмотрим лучше «Кипящую резиновую жвачку».

Но женская грудь, пару раз мелькнувшая в кадре, не взволновала Драбкина ничуть.

— Венецию не покупай, — сказал ему со смехом будущий писатель и букеровский лауреат Бессонов, — не надо, потому что наводнением затопит.

«ВТБ» потихоньку лез вверх, «Газпром» по-прежнему сползал, но теперь уже по одной тысячной вдень, «Норильский никель», накренившись, словно налетевший на айсберг «Титаник», стыдливо, опозоренно взывал о помощи, все громче, все истошнее намекал на таковую, готовый зареветь утробно, и Драбкин знал: недели не пройдет, и Татарчук объявит о готовности Совета директоров продать контрольный пакет государству, которое заварит все пробоины, поможет удержаться на плаву.

Скукожившийся, отощавший, укоротившийся, наверное, втрое «Интеррос» смотрелся по сравнению с величавой громадой драбкинского «Базеля» пигмеем по сравнению с великаном на литых, отнюдь не глиняных ногах; сам «Базель» был единственной из «частников» компанией, которая в последних двух кварталах показала сверхприбыли и устойчивый рост за счет своевременного перехода с железа и топлива на чистую энергию, на мирный атом: в миллионах квартир и офисных зданий в России и в мире по-прежнему вспыхивал свет, включались телевизоры, компьютеры, кондиционеры, холодильники, и люди, хоть протестовали против роста цен на электричество, платили все равно за дико вздорожавший киловатт не-тишины, не-слепоты, не-темноты. Плюс «Базель» не слабо поспекулировал на золотых своих месторождениях, используя всемирную истерику, всеобщую готовность ухватиться за недевальвируемое.

Смотря без звука репортаж из Нью-Йорка, Григорий вдруг беззвучно, внутренне расхохотался. Мысль была такая: все эти люди, все они (и Драбкин тоже) потому и трясутся так, потому и орут, потому так яростно жестикулируют, что делят остатки, обглодки, последнее. Ложатся в два и просыпаются в четыре с колотящимся сердцем, в холодном поту — не потому, что ждут обвала рынка, личного крушения, а потому, что завтра ничего не будет. Самой материи не будет, первовещества, той самой пресловутой и неизловимой частицы Бога, которая удерживает мир от распыления. Все они — нищие. Все человечество. Все арабские шейхи, все султаны Брунея, все Соросы. Грязные, тощие, старые суки с прилипшими к ребрам боками и дряблыми отвисшими сосцами роются в помойке, неспособные прокормить потомство.

Кроманьонцы с их каменными стрелами и кремниевыми топорами были сказочно, предельно, абсолютно богатыми: мир перед ними лежал, простирался нетронутым, и вся Земля была как первый, только что прорезавшийся у ребенка зуб. Все сокровища недр, все алмазы, все золото, вся таблица Менделеева хранились в целости под многосоткилометровой толщей вечного каменного панциря. Да, потому что не было того, кто мог бы их востребовать. Да, потому что палкой-копалкой не проковыряешь нефтеносную скважину. Последние Романовы все еще были настоящими миллиардерами. Он же, Драбкин, в миллионы раз беднее последнего питекантропа. И дело тут не в золоте и газе (которых еще хватит, видимо, на пару-тройку дюжин поколений), а в том, что питекантроп дышал кристальным воздухом и пил прозрачную, чистейшую воду.

Все, конечно, постигается в сравнении: да, какой-нибудь крестьянин в Олонецкой губернии из пятнадцати своих детей хоронил младенцами одиннадцать, императоры и папы умирали от болезней, от которых Драбкина излечит всякий участковый терапевт, но вода и воздух — это база; если нечего пить и нечем дышать, то никакой пенициллин и никакое искусственное сердце тебе уже не пригодятся. Ему уже везут особенную питьевую воду (ну, не гренландскую, не ледниковую, конечно, как принято считать, но все же взятую за несколько сот километров отсюда), и чистым воздухом он дышит в резервациях, куда обыкновенных смертных не пускают. Своими интеллектуальными манипуляциями он добивается такого же минимум миниморум, какого прежние рабы на протяжении веков — киркой или мотыгой. Миллионеры в современном социуме потому и размножаются делением, что их миллионерство — это новый прожиточный минимум. Нет, он далек от мысли предрекать скорейшее и неминуемое светопреставление (пусть все массмедиа трубят о том, что глобальный процесс потепления необратим, что через двадцать лет в России вообще не будет снега; если род человеческий не вымер до сих пор, то значит, в человеке заложена программа перехода на некий не изученный пока режим энергосбережения; как человечество не вымерло когда-то от чумы, так и от этой усложненной виртуальной экономики и ужасающей реальной нищеты, наверное, найдется тоже некая защита; короче, что там будет через тыщи лет, никто не знает), но Драбкин просто хочет трезво смотреть на вещи: на этом ничтожно маленьком шарике, просверленном в мильонах мест, дырявом, полом, все они занимаются метафизически ничтожным делом. Сама идея о самодовлении богатства, о превращении обладания в цель могла родиться только в мире, в котором нищи все. И пресловутый список Forbes — всего лишь долговая яма для людей, которые набрали больше всех кредитов; паноптикум ничем не защищенных уродцев, непрошибаемо уверенных в своей неуязвимости. Пока им верят, что они богаты, но однажды в комнату вернутся взрослые, сгребут все фишки со стола, с картонной карты мира и скажут: это детская игра. Пойдем посмотрим лучше «Кипящую резиновую жвачку».