Лея Любомирская - Лучшее лето в её жизни

Нет, думает он. К этому невозможно привыкнуть. Это нельзя любить. Может, потом, когда оно вырастет…

Луиш засовывает комок обратно в ящик и идет в туалет.

Из коридора доносятся вначале шаги, потом истерические женские крики.

Луиш не вслушивается. Он открывает кран на полную мощность, набирает в горсть жемчужно-розового мыла из баллончика на стене и, закрыв глаза, с наслаждением моет руки.

Когда Аждрубалинью исполнилось пять лет, ему стал часто сниться один и тот же сон. Как будто мама зовет его помочь разгрузить фургон, а он, Аждрубалинью, не ноет, как обычно, ну мам, ну пять минут, ну я только доиграю, а молча и с достоинством идет на подмогу. И тогда мама достает из кабины фургона коробку из-под пирога – круглую, красивую коробку белоснежного атласистого картона, – а в коробке, свернувшись калачиком, лежит живая лошадка, мокрая и дрожащая. И мама говорит, это тебе, за то, что ты такой хороший.

В этом месте Аждрубалинью всегда просыпался – от неожиданности. Очень уж непривычно было слышать от мамы: «Ты такой хороший».

– Мама подарит мне живого лошаденка, – сказал Аждрубалинью барышне Изабел.

Барышня Изабел заказывала свой утренний круассан с ветчиной и сыром, поэтому ничего не ответила, а просто попыталась погладить Аждрубалинью по коротко стриженной голове. Аждрубалинью сделал шаг назад и забрался на стул, не сводя с барышни Изабел внимательного взгляда.

– Мама подарит мне живого лошаденка, – повторил он.

Барышня Изабел пожала плечами и нервно хихикнула.

– Не лошаденка, а жеребенка, – поправил сеньор Антониу, как бы случайно коснувшись руки барышни Изабел. Барышня Изабел немедленно покраснела.

– Не мама, а папа, раз он такой умный! – крикнула с кухни дона Селия.

– И не подарит, а отберет! – оживилась барышня Изабел.

Аждрубалинью вздохнул и неодобрительно покачал головой.

Аждрубалинью сидит на стуле, слегка болтая ногами. Несильно, а так, для порядка. Это у него называется «хочу – болтаю, не хочу – не болтаю».

Аждрубалинью – маленький толстый мальчик, немного слишком маленький и немного слишком толстый для своего возраста, но спокойный и деловитый. От отца он получил крошечный пунцовый рот сердечком, от матери – очень круглые розовые щеки, такие тугие, как будто Аждрубалинью нарочно накачивает их велосипедным насосом. Глаза у него большие, выпуклые и всегда немного сонные.

В холода дона Селия надевает на Аждрубалинью белую меховую безрукавку и меховые сапожки, и когда он ходит по кафе, заложив руки за спину, останавливаясь у столиков и степенно здороваясь с клиентами, его хочется назвать «сеньор».

– Жеребенок на ферме у тети Лидии, – сказал Аждрубалинью. – А мама мне подарит лошаденка.

– А сдачу-то! – воскликнул сеньор Антониу, взял барышню Изабел за руку и нежно, по одной, стал класть ей на ладонь монетки.

– Мама! – позвал Аждрубалинью, слезая со стула. – Мама, а папа…

Сеньор Антониу выпустил руку барышни Изабел. Монетки со звоном разлетелись по всему кафе.

Дона Селия выглянула из кухни, посмотрела на ползающую по полу барышню Изабел, потом – на сеньора Антониу, расставляющего на стойке кофейные блюдца, и снова спряталась.

Скотина, думает дона Селия, яростно вымешивая тесто, скотина, скотина, какая же скотина! Дона Селия похожа на клубничный леденец на палочке: у нее круглое, пунцовое от печного жара щекастое лицо потомственной поварихи и почти бесплотное тельце девочки-подростка. Когда-то сеньор Антониу звал ее конфеткой и чупа-чупсом, а теперь зовет вяленой треской и пугалом, правда, в основном про себя: в последнее время дона Селия стала раздражительной и легко впадает в бешенство.

– …и прямо по голове сковородкой! Вы представляете, дона Консейсау? Взяла с плиты сковородку, горячую еще, и прямо по голове…

– Что вы говорите, дона Фатима? Сковородкой?! А дона Мария де Жезуш сказала – ножом… Сказала, там кровищи было….

– Нет-нет, она перепутала. Не ножом, а сковородкой. По голове. Ужасно так, голова раскрылась прямо пополам!

– Ну надо же… а дона Мария де Жезуш…

– Ну дона Консейсау, дорогая моя, ну кого же вы слушаете, доны Марии де Жезуш, если хотите знать, вообще там не было!

– Была, – произнес кто-то рядом со столиком, и разгоряченные дамы умолкли, как будто у них разом кончился завод. – Была дона Мария де Жезуш, была дона Одет со второго этажа, сеньор Матуш был. Еще была барышня Изабел, но она сразу ушла.