Камен Калчев: Софийские рассказы

Не знаю, долго ли пели девушки. Но вспоминаю, что вдруг старушка у котла сказала хриплым голосом:

— Девушки, бросьте эту песню, лучше спойте нам ботевскую… Она для меня самая дорогая!

Девушки смолкли от неожиданности, потом зашевелились, а в это время моя сестра и молодая жена моего старшего брата, ее ровесница, встали, вышли вперед, чтобы их видели все, и запели: «Кавал [1] Вид свирели. — Прим. ред. плачет не смолкая на поляне под горою…»

Их звонкие голоса неслись по селу, словно гнались за месяцем и звездами, как будто перекрикивали кого-то. И дети, и старухи сидели и слушали, притихшие, плененные непонятной сладостной мукой и мечтами. Все было в этой песне: и любовь, и мудрость, и радость, и грусть… Особенно тронули всех прозвучавшие в конце ее слова:

Когда песня кончилась, мы еще долго молчали. Было тихо-тихо, и в этой тишине ясно слышалось, как журчит в саду, словно вода, неисчислимое множество кузнечиков… Дул легкий ночной ветер, тихо покачивался фонарь над нашими головами. Ботевская песня продолжала звучать уже не в ночи, а где-то в самом моем сердце, в глубоких и необозримых тайниках души. Это была моя первая встреча с поэтом, которая должна была поддерживать мою надежду в бессмертие народа, а надежда эта должна быть вечной…

Снова пришла осень. В саду наливались соком яблоки. Созревал и виноград в нашем дворе. Золотом светились в зеленой листве плоды айвы. Казалось, вся земля вокруг меня наполнилась медом и сладостью. По пути в школу, в неурочное время, мы вдруг услышали заливистую трель школьного звонка.

Все спрашивали друг у друга: что могло случиться, почему так торопливо и тревожно звенит звонок?

В школьном дворе нас построили под шелковицей по классам. Учителя стояли возле своих учеников, следя за порядком. Появился директор с книгой в руках.

Оцепеневшие и немного испуганные, мы следили за каждым его движением. Он стоял перед нами, ожидая, когда наступит полная тишина, и время от времени поднимался на цыпочки, чтобы увидеть, как мы построились.

— Ученики! — отрывисто проговорил он.

Мы вздрогнули и оцепенели еще больше.

— …По распоряжению министра народного просвещения, — продолжал он, — сегодня мы не будем учиться. Во всей Болгарии объявлен траур, потому что умер великий болгарский писатель Иван Вазов… Вот почему мы должны почтить его память минутным молчанием… Склоним головы перед его светлой памятью…

Директор наклонил голову, глядя на нас из-под бровей. Мы машинально так же низко опустили головы, как и наш директор. Долго все молчали. Вокруг было так тихо, что ясно и отчетливо слышалось, как чирикают воробьи на крыше школы и возле водосточной трубы. В это время ударил церковный колокол. Из-под свода колокольни взлетели голуби и понеслись над нашими головами, озаренные солнцем.

Директор сказал:

— В память великого писателя я прочту вам его первое стихотворение, написанное им в юности. — Он раскрыл книгу, которую держал в руках, и неожиданно громко произнес: — «Сосна» — стихотворение Ивана Вазова!..

Голос его разнесся над нашими головами:

Действительно, из нашего села были видны Балканы, их снежные вершины над синей громадой, окутанной дымкой, и поэтому слова «В краю, где Балкан…» заставили меня вздрогнуть и запомнить это. Много позже, когда я уже стал взрослым и хорошо узнал стихи поэта, мне захотелось понять, почему наш директор был так взволнован, особенно когда декламировал:

Колокол затих, голуби снова возвратились на колокольню, воробьи продолжали чирикать под стрехой. А мы, закинув на плечи сумки, шумно и весело расходились по домам, счастливые и довольные, что в этот день не будет уроков, похожие на голубей и глупых воробьев…

Когда я вернулся домой, возбужденный и радостный, первым человеком, встретившим меня, был мой брат Кыню. Он был старше меня, в Дряново окончил неполное реальное училище и сейчас в селе не мог найти работы. Увидев, с какой радостью я забрасываю хрестоматию для чтения, он подошел ко мне и спросил, по какому случаю я так рано вернулся из школы, да еще такой радостный. Я ответил:

— Умер один писатель.