Камен Калчев: Софийские рассказы

Не знаю, как чувствовали себя когда-то арестанты, двигавшиеся по улице Царя Симеона к тюрьме, но я был необыкновенно счастлив оттого, что мои муки в полиции уже закончились и что сейчас меня везли в тюрьму, на «курорт» — как шутили мои товарищи по несчастью. Не все было гладко, конечно. По моему лицу проносились тени страха перед неизвестностью, но я делал все, чтобы не выдать себя перед врагом. Жандарм с винтовкой сел возле меня на лавке в грузовике и посоветовал доброжелательно:

— Смотри на улицу, потому что больше не увидишь ее. Это самая длинная улица в Софии. Кто едет по ней, тот уже не возвращается.

— Посмотрим, — ответил я, — кто возвращается и кто не возвращается!

— Много ты знаешь, — сказал он мне. — У тебя есть родители?

— У каждого человека есть родители.

— Мать, отец?

— Естественно.

Слово «естественно» озадачило его, и он спросил неуверенно:

— Они живы?

Я помолчал, но потом, чтобы удовлетворить его любопытство, ответил:

— Мать жива, отец убит в империалистическую.

Он оперся на винтовку и задумался на какое-то время, а потом уточнил:

— Значит, сирота?

Наш грузовик повернул, и мы выехали на Альдомировскую улицу. Она вела прямо к тюремным воротам.

Мой доброжелатель поправил свою одежду, ощупал пуговицы на куртке, чтобы удостовериться, что они на месте, незаметно высморкался в угол грузовика и сказал мне достаточно строго:

— Поправь рубаху, прибыли уже!

— Нечего мне поправлять, — ответил я, — у меня все в порядке.

Сжимая в руке винтовку, он проверил, застегнуты ли наручники на моих запястьях. Усатая физиономия жандарма стала непроницаемой и слилась по цвету с его синей формой.

Перед нами возникла тюремная стена. За ней торчал какой-то черный купол, но вскоре он исчез у меня из поля зрения. Я оказался перед высокой железной дверью. «Долгожданный час, — подумал я, — наступил». Меня бросило в дрожь.

Жандарм нажал на большую белую кнопку. В глубине, за дверью, послышался продолжительный хрипящий звук, после чего дверь открылась автоматически. Мы медленно вошли в коридор. Перед нами возникла новая преграда из толстых железных прутьев, за которой мелькали коротко остриженные заключенные в полосатых коричневых одеждах. Слышался стук деревянных подошв по цементному полу. Из коридора запахло едой. Я слегка дрожал, потому что был только в тонкой рубашке и сандалиях. Мой сопровождающий подтолкнул меня прикладом винтовки, чтобы я шел побыстрее и смотрел вперед. Я не отрывал испуганного взгляда от решетки.

Мы вошли в маленькую теплую комнату. Из бокового окошка показалась голова стражника.

— Подследственный, что ли?

— Подследственный.

— Введи его для обыска.

— Его уже обыскивали в жандармерии.

— Ваш обыск — это ваш, а наш — это наш!

Меня ввели в просторную пустую комнату с портретом царя на стене. Двое в штатском бросились меня обыскивать. Они ощупали меня, а потом приказали снять рубашку и брюки. Осмотрели даже лопнувшие подметки сандалий. Взяли отпечатки пальцев и толкнули в парикмахерскую. Подстригли меня очень быстро под нулевку, и я стал походить на ощипанного петуха, которого должны бросить в кастрюлю. Единственное, что осталось от меня, — это испуганные, глубоко ввалившиеся глаза. Все это отражалось в большом зеркале, стоявшем перед дверью, возле которой находилось окошко.

— Вещи есть? — спросил стражник из окошка.

— Да, — ответил мой сопровождающий, — один деревянный сундучок.

— Осмотрели его?

— Так точно.

— Что-нибудь компрометирующее есть?

— Совсем нет ничего… Только одни очки.

— Для чтения?

— Так точно.

— Отдайте их ему. Еще что?

— Больше ничего!

— Давай!.. Следующий… Есть следующий?

Нет, в тот день я был последним.

Окошко закрылось, и наступила тишина. Мой сопровождающий встревоженно постучал:

— Господин старшой, а расписку?

— Какую расписку? — сердито крикнул тот и снова открыл окошко.

— Расписку за сданное лицо.

— Получишь ее в канцелярии.

— Значит, я сдал его.

— Сдал ты его, сдал.

— Покорно благодарю.

Меня приняли двое в черной форме тюремщиков. Позже я узнал, что это были доверенные люди тюремной управы, которых называли «ченгета». Именно они сопровождали меня, когда я шел по холодным коридорам к «Сапожной» (это было здание, в котором содержались заключенные. Я описал его в вышеупомянутой книге «Как я искал свое будущее»). Сейчас важнее рассказать о самочувствии политического заключенного. Оно было отличным! Я бодро шел к эшафоту, как мы любили говорить в те годы. «Римские сандалии» шлепали по цементному полу почти беззвучно. Стучали только деревянные подошвы моих сопровождающих, нарушая зловещую тишину коридора. Где-то вдали менялся караул. Пахло похлебкой — это раздавали еду заключенным.