Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик

…Большеголовый летел прямо на него… Ближе… еще ближе… Внезапно гигант раскололся в воздухе на две ровные полутуши, расчерченные внутри разреза от руки по схеме разделки говядины. Не было удара, не было и страха… Половинки разлетелись, каждая со своим летчиком и штурвалом, одна полетела на запад, другая — на восток… А из бывшего алюминиевого чрева флагмана американской компании «Дельта» выпорхнул белый дельтаплан с кроваво-красным кружевным узором по краю крыла и девочкой-пилотом на борту. У нее, сквозь надорванные джинсы, светились белым коленки, а с короткой маечки, не прикрывающей пупка, весело и хитро улыбался тонконосый старик…

…Девочка привычным движением обхватила тяги управления дельтапланом, бросила взгляд на раскинувшуюся под ней панораму, определила нужную точку, и, ловко совершив маневренный крен, положила дельтаплан на крыло…

…Когда он очнулся, перед ним стояла Ким, только почему-то в белом докторском халате и медицинской шапочке.

— Мистер Эйтониан?

— Ким… — спросил он, — это ты?

— Нет, сэр, — ответила Ким по-английски, — я доктор Харди. Теперь все хорошо. Опасности нет. У вас был первый сердечный приступ, на улице, около аэропорта. Мы успели сделать баллонную ангиопластику. Жена и сын уже приезжали, ваша страховка покроет все расходы. Выздоравливайте…

Армен задумчиво вынул из носа прозрачную трубку и сказал на чужом для нее языке:

— Все-таки искусство принадлежит народу… Да, Ким?

— Что? — не поняла его доктор Харди. — Что, что?

— Ара, искусство, — повторил Армен, удивившись такой ее непонятливости. — Искусство, ну-у?..

Учитывая, хоть и отвратительную, но все-таки необычность случая, Слепаков, не задумываясь ни на минуту, тут же разрешил доставить этой самой Ларэ, подследственной, иначе говоря, гражданину Тилле Лариону Олеговичу, временно неработающей, 1977 года рождения, русскому — по крайней мере, так было записано в изъятом у нее дома во время обыска паспорте, ранее несудимому, домашнюю одежду в составе спортивной куртки с капюшоном, толстых трикотажных шаровар и белых кроссовок Nike, в которые она будучи переодета, более или менее стала походить на представителя обычной человеческой породы. И все же воспринимать это обстоятельство, приблизившее задержанного к себе подобным, в общепринятом смысле слова, старшему следователю Слепакову продолжала мешать устойчивая пышная прическа гражданина Тилле. Шикарная копна ярко-рыжих волос с висюльками и отдельно выведенными из ее недр локонами, которые только на первый, непосвященный, взгляд торчали без всякой системы из головы ее невезучей обладательницы, была пропитана чем-то, что способствовало их удержанию на весу в точно предусмотренных специально обученным умником направлениях пространства. И наверняка — Слепаков это сообразил сразу — умник этот про это дело понимал все, но понимал совершенно неведомым для нормального человека образом, понимал так, что намертво закрепил волосы этой рыжей Лариона в самых выигрышных и спросовых для него вариантах будущих безобразий. В соответствии с подобными же, плохо поддающимися исследователям отечественной юриспруденции законами мультиполовой эстетики, руки, шею, грудь, а также уши гр-на(ки) Тилле обильно украшали многочисленные изделия бижутерии, разнообразные по размеру и весьма нахальные по заявленной броскости. Длинные, ухоженные, ярко-красные ногти задержанной также не способствовали вдумчивому исследованию всех обстоятельств дела. В отличие от подследственного Слепаков был человеком нормальным, хоть и въедливым в своем нелегком деле, а потому его дотошность нередко способствовала прекращению перспективных, на первый взгляд, дел, а в отдельных случаях — освобождению потенциальных преступников до суда, с подпиской о невыезде. Человеком он был немолодым, опытным и по обыкновению справедливым, поэтому и не была в свое время удовлетворена его просьба о приеме в Высшую партийную школу, еще тогда, при коммунистах. А справедливым — в том смысле, что, принимая свое следовательское решение, Слепаков не смешивал никогда в один ком вину подследственных в зависимости от ее степени с личным своим к ним отношением, даже разогретым порой откровенной неприязнью к преступному элементу. Поэтому, сразу определив, что дело задержанной простым не окажется по многим нехарактерным для такого случая признакам, Слепаков разрешил доставить ему одежду в изолятор временного содержания, где опасность могла быть всего лишь временной и не очень серьезной, учитывая случайность попавшего туда контингента, ненадолго соединенного друг с другом в силу событий и поступков, в основе своей — нетрезвых по глупости и глупых по пьяни. Беда же большая и настоящая — он знал это наверняка — рано или поздно обрушится со всей мощью несправедливости и привычности жизни по понятиям, особенно в условиях крытки, проще говоря, тюрьмы, и придавит обладателя причудливой рыжей шевелюры как только он-она перешагнет порог камеры следственного изолятора: она — то есть, Ларэ Тилле, как представилась задержанная вначале и продолжала настаивать на этом имени и потом, начиная с первого допроса, и он — Ларион по паспорту, или Лариосик, как его звали дома…