Олесь Бенюх - Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей

С ее последним поклоном распахнулись двери в коридор, который соединял столовую с кабинетом. Стремительно вошел высокий мужчина лет пятидесяти — отец Джун, Седрик Томпсон. Широкоплечий, с гривой густых седеющих волос, он был одет с изящной небрежностью. Небрежность эта едва угадывалась в том, как был повязан галстук, как торчал из нагрудного кармана кончик платка, как свободно сидел на его владельце дорогой серый костюм. Следом за ним в столовую прошествовала Ширин. Она подошла к Джун, лизнула руку, устроилась под столом у ее ног.

Томпсон подошел к француженке, сказал: «Доброе утро, мадемуазель Дюраль», поцеловал пальцы правой руки, едва коснувшись их полными, яркими губами. «Доброе утро», — сдержанно, почти сухо ответила та.

Потом он поднял Джун вместе со стулом, поцеловал ее несколько раз в губы, в щеки, в нос. Она вспомнила, как ее так же тепло, ласково целовала каждый вечер перед сном мать, когда была жива. Глаза застлало пеленой слез.

— Вот ты и плачешь, доченька, что кончилось детство. — Отец по-своему объяснил ее слезы, опуская стул на пол. — Каждый возраст имеет свою прелесть, уж поверь мне!

Он подошел к боковому окну, подозвал жестом Джун. Прямо напротив окна стоял темно-вишневый мотоцикл «судзуки». Выхлопная труба, руль, бачок ослепительно сверкали на солнце.

— Ой, папа, — задохнулась потрясенная Джун. Она подпрыгнула, повисла на шее отца, уткнулась лицом ему в подбородок, болтала согнутыми в коленях ногами. Соскочив на пол, обернулась к гувернантке:

— Можно, я прокачусь на нем? Ну, самую чуточку?

— Разве что чуточку, — улыбнулась мадемуазель Дюраль.

— А завтрак? — нахмурился было отец.

— Десять-пятнадцать минут радости Джун, я надеюсь, только прибавят нам аппетита! — проговорила француженка.

Джун кинулась к двери в сад.

— Стоп! — крикнул отец. — Ключи!

Он бросил дочери кожаный футлярчик. Джун поймала его на лету. Вокруг нее волчком вертелась Ширин, нетерпеливо повизгивала.

Минута — и по центральной аллее сада как вихрь промчалась на мотоцикле Джун. Ширин лаяла, безуспешно пытаясь угнаться за странным новым зверем. Отец Джун и гувернантка стояли у широкого окна, следили за девочкой и щенком.

— Будь Джун постарше, подарил бы ей спортивный «мерседес», — сказал Седрик, явно довольный ловкостью и умением, с которыми Джун носилась по дорожкам сада.

— Ты полагаешь, что чем богаче подарок, тем больше радости? — с мягкой укоризной проговорила француженка.

— Ах, ну при чем это здесь? — попытался рассердиться Седрик. И тут же расплылся в улыбке: — Ты лучше всех знаешь, Шарлотта, что я никогда не поклонялся ни деньгам, ни тому, что можно на них приобрести.

— Знаю, Седрик, дорогой, знаю. За это и люблю тебя! — Она обняла его, быстро поцеловала. Седрик попытался притянуть ее к себе.

— Сейчас войдет Джун! — Француженка ласково отстранила его. — Подумай лучше, как ты будешь сегодня развлекать гостей Джун. Надеюсь, ты не забыл, что на ленч к ней приглашено двадцать человек!

— Ну и пусть развлекаются, как хотят! Что я — обязан присутствовать? И детям без меня свободнее. Мне предстоит решающая встреча в гольф…

— Гольф придется отложить. Не следует забывать, что ты заменяешь девочке и мать, и всех других родственников. Должен, во всяком случае. А какие же родители променяют на гольф…

В комнату ворвались Джун и Ширин.

— Папочка! — воскликнула Джун, подбегая к отцу. — Как я тебе благодарна! Как прекрасно, как невыразимо прекрасно быть сильной и быстрой! Такой сильной и быстрой, что можешь обогнать ветер! Увидишь, как будут рады за меня все мои друзья!..

Седрик улыбался, думая о прерванном разговоре с Шарлоттой. Конечно, прелестная француженка и на этот раз была права, тысячу раз права!..

Мервин торопливо шагал по широкой садовой дорожке. Показался трехэтажный кирпичный особняк. «Как королевский замок! — Мервин даже присвистнул от удивления. — И круглые угловые башни, и зубчатые стены, и подъемный мост через ров!..»

Слева, у самого моста, стоял могучий, в три обхвата, дуб. На нем высоко над землей висела грубо отесанная доска. Мервин остановился, задрал голову, долго разбирал выжженную на доске староанглийскими буквами надпись: «Здесь вершится скорый и правый суд. А будет у тебя мешок с золотом, положи его под дерево добром. Не то положишь голову. О золоте же не горюй. Ибо в твоих подвалах оно — прах. А пойдет оно на хлеб беднякам страждущим и твоей душе во спасение. Робин Гуд и лесные братья».