Алессандро Д'Авения - Белая как молоко, красная как кровь

Тишина.

Беатриче ждёт. Улыбается, ободряя меня, и трогает за руку.

— Что случилось?

Её прикосновение словно открывает какой-то шлюз, я вспыхиваю и с волнением произношу:

— Беатриче… я… Беатриче… люблю тебя.

На моём лице выражение, какое бывает на уроке математики, когда ты не уверен в ответе и надеешься, что учила как-то даст тебе понять, ошибаешься ты или нет, и тогда сможешь вернуться к началу, как будто ничего и не сказал. На мою руку опустилась тонкая, белая как снег рука Беатриче, невесомая, словно бабочка. Беатриче закрывает глаза и молчит. Потом слегка вздыхает и, глядя на меня, говорит:

— Лео, ты сказал мне чудесные слова, но не знаю, понял ли ты, что я умираю.

Мне почудилось, будто меня сбил с ног какой-то ужасный вихрь, сорвал одежду и я остался перед Беатриче раздетым: нагой, раненый и беззащитный.

— Это несправедливо.

Говорю как человек, который неожиданно пробуждается после длительного сна и ещё не совсем отличает сновидение от яви. Я совсем тихо произнёс свои слова, но она услышала.

— Дело не в справедливости, Лео. К сожалению, это факт, и он касается меня. Вопрос только в том, готова ли я к этому. Раньше не была готова. Теперь, наверное, да.

Я больше не слушаю её, не понимаю, что она говорит: во мне всё бунтует, и я не хочу её слушать. Моя мечта возвращает меня к реальности? Мир определённо перевернулся с ног на голову. С каких это пор мечта обращает тебя к реальной жизни? Ощущение, будто кто-то избивает меня палкой, и я совершенно беспомощен.

— Любовь, с какой ко мне относились все эти месяцы, изменила меня и заставила обратиться к Богу. И я постепенно перестаю бояться, перестаю плакать, потому что верю, что, закрыв глаза, проснусь там, у Него. И больше не буду страдать.

Не понимаю её. Более того, она сердит меня. Я поднимаюсь на горы, пересекаю моря, по горло погружаюсь в ненавистную белизну, а Беатриче отвергает меня таким вот образом. Я сделал всё, чтобы добраться до неё, и, когда она уже рядом, вдруг обнаруживаю, что она где-то ужасно далеко. У меня невольно сжимаются кулаки, чувствую, что сейчас заору, но в горле встаёт ком…

Беатриче подходит ко мне, берёт мои сжатые руки в свои, и я сникаю. У неё тёплые руки, и я чувствую, что передаю ей свою жизнь, когда ласково прикасаюсь к ним, и что так мы либо обменяемся нашими душами, либо они не найдут больше другого места для пребывания.

Потом она осторожно отпускает мои руки, давая моей душе время вернуться на своё место, и я слышу, как она уплывает от меня, направляясь в какой-то неведомый порт.

— Спасибо, что навестил меня, Лео. А теперь тебе нужно идти. Извини, но я очень устала. Мне было бы приятно, если бы ты ещё навестил меня. Запиши номер моего мобильника, теперь сможешь предупредить, когда тебя ждать. Спасибо.

Я так растерялся, так обомлел, что даже плохо соображаю, и потому молчу о том, что у меня есть её номер. А когда она диктует его, замечаю, что он совсем не тот, какой дала мне Сильвия.

Не могу расспрашивать Беатриче, но понимаю теперь, почему все мои послания оставались без ответа. Выходит, она не считает меня неудачником, и её молчание ничего не значит! И у меня ещё остаётся какая-то надежда. Может, Сильвия ошиблась, может, у неё тоже оказался неверный номер, или я сам неправильно записал его. Память у меня хуже, чем у моей девяностолетней бабушки. Наклоняюсь и целую Беатриче в лоб. Её тонкая кожа пахнет простым мылом, без всяких там дольчегаббан и кельвинкляйнов. Простым мылом, и всё. Пахнет Беатриче. Без обёртки

— Спасибо тебе.

Она провожает меня улыбкой, а я, повернувшись к двери, ощущаю за спиной что-то белое, готовое разжевать меня и проглотить.

Мама Беатриче благодарит меня и говорит, что Сильвия ждёт на улице. Стараюсь не выдать волнения.

— Спасибо, синьора. Если позволите, я хотел бы навещать Беатриче. И если вам что-нибудь нужно, я в вашем распоряжении, звоните мне… даже утром.

Она искренне смеётся.

— Ты, я вижу, ранняя пташка. Так и сделаю.

На улице Сильвия ждёт меня, прижавшись к фонарному столбу, словно хочет обнять его. Пристально смотрит на меня, но я почти не вижу её, потому что мои глаза застилают слёзы. Она берёт меня за руку, и, лёгкие, словно листья, мы бродим с нею в тишине до самого вечера, держась за руки, и каждый из нас силён не собственной силой, а той, которую отдаёт другому.

Когда возвращаюсь домой, мама сидит в гостиной. Отец напротив неё. Слово две статуи.

— Садись.

Опускаю рюкзак на пол и готовлюсь защититься от гнева, который обрушится на меня сейчас. Разговор начинает мама: