Фланнери О'Коннор - Царство небесное силою берется

Он взял стакан и выпил остатки воды. Потом поставил его обратно на стол. Казалось, еще секунда, и он рухнет без сил, как альпинист, который дни и ночи напролет взбирался на вершину горы и буквально только что ее покорил.

Через некоторое время он сказал:

— Другой путь куда сложнее. Этот путь я выбрал для себя. Здесь ты рождаешься заново по-настоящему, потому что прилагаешь к этому все свои силы. Все свои умственные способности. — Он говорил сбивчиво. — Другой путь состоит в том, чтобы встретить сбою одержимость лицом к лицу и бороться с ней, выпалывать этот сорняк всякий раз, когда чувствуешь, что он снова пошел в рост. Неужели я должен объяснять это тебе? Умному молодому человеку, который вполне мог бы и сам до этого додуматься?

— Не надо мне ничего объяснять,— пробормотал Таруотер.

— Навязчивой идеи окрестить его у меня нет, — сказал Рейбер. — Моя мания куда сложнее, но суть одна и та лее, и способ искоренить ее — один и тот же.

— Ничего не то же самое, — сказал Таруотер, повернувшись к дяде. В его глазах снова появился прежний блеск. — Я могу раз и навсегда вытащить ее вместе с корнями. Я могу действовать, я же не как ты. Ты только и делаешь, что думаешь, что бы ты сделал, если бы смог сделать. Я — нет.

Я могу это сделать, могу действовать. — Он смотрел на дядю с презрением, но презрение это было уже другим. — Во мне, — сказал он, — все по-другому.

— Существуют определенные законы, которым подчиняется поведение любого человека, — сказал учитель. — И ты не исключение. — Он абсолютно точно понимал, что ненависть — это единственное чувство, которое вызывает у него этот мальчик. Самый его вид был ему противен.

— Погоди немного — сам увидишь, — сказал Таруотер, как будто мог что-то доказать, не выходя из этой комнаты.

— Опыт — жестокий учитель, — сказал Рейбер. Мальчик пожал плечами и встал. Он пересек комнату, подошел к дверной сетке и стал смотреть сквозь нее на улицу. Пресвитер сразу слез со стула и пошел за ним, на ходу напяливая шляпу. Таруотер ощутимо напрягся, когда малыш подошел к нему, но с места не сдвинулся, а Рейбер сидел и смотрел, как эти двое стоят рядом и смотрят на улицу — две фигуры в шляпах, нелепые и допотопные, связанные между собой каким-то общим нервным напряжением, которое исключало необходимость в нем самом. Потом он с нарастающим чувством тревоги увидел, как мальчик положил руку на шею малышу, открыл дверь и вывел его наружу. Ему пришло в голову, что под «сделать что-нибудь» мальчик имел в виду возможность превратить ребенка и своего раба, научить Пресвитера, как преданную собаку, подчиняться его командам. Вместо того чтобы избегать его, он решил полностью подчинять его себе, чтобы показать Рейберу, кто здесь хозяин.

«Вот только я этого не позволю,— подумал Рейбер.— Пели кому Пресвитер и будет подчиняться, то только мне». Он положил деньги на стол под солонку и вышел за ними.

Небо было ярко-розовым и излучало свет почти потусторонний, так что все земные цвета казались ярче. Всякий пробившийся сквозь гравий сорняк казался живым зеленым первом. Мир, как змея, менял кожу. Мальчики были уже па полпути к мосткам, они шли медленно, и рука Таруотера по-прежнему лежала у Пресвитера на шее, но Рейберу показалось, что это Пресвитер ведет Таруотера, что именно он захватил мальчика в плен. Учитель с мрачным удовольствием подумал о том, что рано или поздно уверенности в себе и в своих убеждениях у Таруотера поубавится.

Они дошли до края мостков и остановились, глядя вниз на воду. А потом, к вящей досаде Рейбера, мальчик взял ребенка под мышки, как мешок, и посадил в лодку, которая была привязана к мосткам.

— Я не давал тебе разрешения катать Пресвитера на лодке, — сказал Рейбер.

Может быть, Таруотер услышал его, а может, и нет; он не ответил. Он сел на край мостков и несколько секунд смотрел на противоположный берег озера. Половинка большого красного шара висела, почти не двигаясь, над дальней стороной озера, как будто озеро само было вытянутой в овал половинкой солнца, разрезанного в середине зубчатой полосой леса. По воде на разной глубине плыли красные и оранжевые облака. Рейберу вдруг больше всего на свете захотелось провести полчаса в одиночестве и не видеть этих детей — ни того, ни другого.

— Хотя, впрочем, давай, прокати его,— сказал он,— только, пожалуйста, будь осторожен.

Мальчик не пошевелился. Он сидел, наклонившись вперед, ссутулив худые плечи, руками вцепившись в край пристани. Он словно удерживал равновесие перед решающим прыжком.