Фланнери О'Коннор - Царство небесное силою берется

Женщина вернулась и принесла три тарелки. Она поставила их на стол медленно, чтобы хватило времени отследить происходящее. Лицо у мужчины вспотело и выглядело утомленным, совсем как у мальчика. Последний бросил на нее раздраженный взгляд. Мужчина сразу стал есть, как будто хотел побыстрее с этим покончить. Ребенок быстро схватил булку и стал слизывать с нее горчицу. Старший мальчик посмотрел на свой гамбургер так, словно мясо в нем было несвежее, и не прикоснулся к нему. Она ушла и, на несколько секунд задержавшись на пороге кухни, бросила на них возмущенный взгляд. Наконец мальчик взял свой гамбургер. Он почти донес его до рта, но потом положил обратно. Он дважды брал его и дважды возвращал на тарелку, так и не откусив. Потом он стянул с головы шляпу и скрестил руки на груди. Она решила, что с нее хватит, и закрыла за собой дверь.

Учитель подался вперед через стол, буравя мальчика светлыми и острыми, как два стальных сверла, глазами.

— Ты даже есть не в состоянии, — сказал он, — потому что что-то гложет тебя изнутри. И я намерен сказать тебе, что это такое.

— Глисты, — прошипел Таруотер так, словно больше был не в состоянии сдерживать кипящее в нем отвращение.

— Что, выслушать кишка тонка? — спросил Рейбер. Мальчик подался вперед, будто ни с того ни с сего весь превратился во внимание.

— Ты не можешь сказать мне ничего такого, что у меня кишка тонка будет выслушать, — сказал он.

Учитель выпрямился.

— Хорошо, — сказал он, — тогда слушай. — Он скрестил руки на груди и, прежде чем начать, секунду смотрел на мальчика. Потом заговорил холодным тоном: — Старик приказал тебе окрестить Пресвитера. Этот его приказ крепко засел в твоей голове и, как валун на дороге, мешает тебе двигаться дальше.

Кровь отхлынула от лица Таруотера, но глаз он не отвел. Все понимающий блеск в них пропал, и теперь он смотрел на Рейбера с яростью. Учитель говорил медленно, аккуратно подбирая слова, словно перебирался через горную речку и нащупывал камни поустойчивей.

— Пока ты не избавишься от своего маниакального желания окрестить Пресвитера, ты не сможешь стать нормальным человеком. В лодке я сказал, что ты вырастешь уродом. Мне не следовало этого говорить. Я имел в виду, что у тебя есть выбор. Я хочу, чтобы ты понял, между чем и чем выбирать. Я хочу, чтобы ты сделал этот выбор сам, а не просто шел как лунатик, одержимый манией, которой он даже не в силах понять. То, что нам понятно, мы можем держать под контролем, — сказал он. — Ты должен понять, что тебе мешает. Не знаю, хватит ли у тебя сообразительности разобраться в этом. Это непросто.

Лицо у мальчика казалось высохшим и старым, как будто он уже давным-давно во всем разобрался, и теперь это было частью его самого, как невнятный ток смерти в его кроим. Факты он принял молча, лицом к лицу, и учителя это тронуло. Злость как рукой сняло. В холле было тихо. Из окон на стол упал розовый свет. Таруотер перевел взгляд с дяди на Пресвитера. Волосы у ребенка стали розовые, светлее лица. Он сосал ложку; глаза его потонули в нависшей тишине.

— Есть два способа решения этой проблемы, — сказал Рейбер. — Какой из них тебе ближе — решай сам.

Таруотер снова посмотрел на него — без насмешки, без блеска в глазах, но и без интереса, словно для него все было уже решено окончательно и бесповоротно.

— Крещение — пустой ритуал, не более того, — сказал учитель.— Есть единственный способ по-настоящему родиться заново, и он состоит в том, чтобы постоянно совершенствоваться, понять самого себя. На это уходит много времени и много сил, не спорю. Но, пролив немного воды и произнеся пару слов, ты ничего не добьешься от вечности. То, что ты хочешь сделать, бессмысленно, а потому простейшее решение проблемы состоит в том, чтобы взять и сделать это. Прямо здесь и сейчас, вот этой водой из стакана. Я разрешаю тебе сделать это, чтобы вся эта дурь больше не мучила тебя. Если все дело только во мне, так крести его прямо сейчас.

Он подтолкнул стакан с водой к мальчику. Взгляд у него был терпеливый и насмешливый.

Мальчик посмотрел на стакан и тут же отвел глаза. Его рука, лежавшая на столе рядом с тарелкой, дернулась. Он сунул ее в карман, отвернулся и стал смотреть в окно. Сама манера его движения, казалось, говорила о том, что он потрясен до глубины души, что он сам не свой и просто не знает, что ему делать дальше.

Учитель взял стакан и поставил его на прежнее место, прямо перед собой.

— Я знал, что ты на это не купишься, — сказал он. — Я знал, что ты не станешь совершать глупых поступков, недостойных той смелости, которую ты уже проявил.