Фланнери О'Коннор - Царство небесное силою берется

По голосу было понятно, что он из какой-то другой части страны. Концы его фраз, как хвосты, неизменно загибались вверх.

Таруотер открыл рот, словно надеясь, что слова появятся сами собой, но ничего подобного не произошло. Так он и сидел, уставившись на шофера, с полуоткрытым ртом. Лицо его было бледным.

— Парень, я не шучу, — сказал шофер.

Мальчик крепко прижимал локти к бокам, чтобы его не трясло.

— Мне только доехать, где это шоссе выходит на пятьдесят шестое,— сказал он наконец. Его голос как-то странно скакал вверх-вниз, как будто он впервые открыл рот после какой-то страшной неудачи. Казалось, он постоянно слушает сам себя, пытаясь сквозь это дрожание различить некую твердую звуковую основу.

— Давай рассказывай что-нибудь, — сказал шофер. Мальчик облизал губы. Через секунду он сказал высоким, совершенно не слушающимся голосом:

— Я никогда на разговоры времени не тратил. Я всегда дела делал.

— И что же такого ты сделал в последнее время? — спросил шофер. — Почему у тебя штанины мокрые?

Мальчик опустил глаза и стал смотреть на свои мокрые штаны. Казалось, они полностью отвлекли его от всех тех слов, которые он только что собирался произнести вслух, целиком завладев его вниманием.

— Очнись, парень, — сказал шофер. — Я спрашиваю, почему у тебя штанины мокрые?

— Потому что я их не снял, когда делал это, — сказал он. — Я ботинки снял, а штаны снимать не стал.

— А что такого ты делал?

— Мне домой надо, — сказал он. — Я там, на пятьдесят шестом, вылезу, а потом по просеке пойду. До утра, видать, как раз и доберусь.

— Почему у тебя штанины мокрые? — не отставал шофер.

— Я мальчика утопил, — сказал Таруотер.

— Одного-единственного, и только-то? — спросил шофер.

— Да.

Он потянулся и вцепился шоферу в рукав. Несколько секунд его губы шевелились. Потом они замерли и зашевелились снова, как будто он не находил слов, чтобы выразить свою мысль. Он закрыл рот, потом снова попытался что-то сказать и снова не издал не звука. Потом фраза наконец сорвалась с губ и пропала:

— Я окрестил его.

— Да ну? — сказал шофер.

— Случайно. Я не хотел, — еле слышно сказал мальчик. Потом, уже спокойнее, он произнес: — Слова сами вырвались, но это ведь ничего не значит. Заново не рождаются.

— Верно, — сказал шофер.

— Я хотел только утопить его, и все,— сказал мальчик. — Рождаются-то всего один раз. А это просто слова, они сами у меня с языка сорвались и ушли в воду. — Он сильно встряхнул головой, как будто хотел разогнать ненужные мысли. — А куда я еду, там только сарай, больше ничего, — начал он снова,— потому что дом сгорел. Но это так и надо. Я не хочу, чтобы от него что-нибудь осталось. Там теперь все мое.

— От кого, «от него»? — пробормотал шофер.

— От деда моего, — сказал мальчик. — Я назад еду. И оттуда больше уже никуда. Я теперь там хозяин. Никто и пикнуть не посмеет. Не надо мне было уезжать, да только я ведь должен был доказать, что никакой я не пророк. Ну, и доказал. — Он помолчал немного, а потом дернул шофера за рукав. — Доказал тем, что утопил его. Даже если я его и окрестил, это ведь случайно получилось. А теперь я должен только заниматься своим делом, пока не умру. Ни крестить никого не должен, ни пророчествовать.

Шофер быстро взглянул на него, а потом опять стал смотреть на дорогу.

— Не будет никакого светопреставления, никакого пламени, — сказал мальчик. — Есть люди, которые могут действовать и которые не могут. Вот и все. Я могу действовать, и я не голодный. — Слова срывались с губ, как будто выталкивая друг друга. Потом он вдруг замолчал. Он, казалось, следил за темнотой, которую всегда на одно и то же расстояние гнали вперед фары. На обочине то и дело возникали и исчезали какие-нибудь дорожные знаки.

— Какую-то чушь ты несешь, — сказал шофер, — но все равно, давай неси дальше. Мне спать нельзя. Я тебя не за ради прогулки везу.

— Мне больше нечего сказать, — сказал Таруотер слабым голосом. Казалось, что мальчик надорвет его, если будет много говорить, что голос его ломается после каждого произнесенного звука. — Я хочу есть, — сказал он.

— Ты же только что сказал, что не голоден, — возразил шофер.

— Я не голоден до хлеба насущного,— сказал мальчик.— Но я бы съел что-нибудь. Обед я есть не стал, а ужина не было.

Шофер порылся в кармане и достал слегка помятый сандвич, завернутый в вощеную бумагу.

— Вот, возьми, — сказал он. — Я от него только один раз откусил. Невкусный он какой-то.