Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы

Она вновь матерится, спокойно и деловито, потом достаёт новую сигарету, разминает её и вставляет в мудштук. — Я-то тебе зачем понадобилась?

— Не знаю, — искренне отвечает он, — сейчас просто не знаю... — Боже, ну и дурак же ты, — опять говорит она и вдруг каким-то совершенно материнским жестом гладит его по голове. Он отшатывается, она вздрагивает, будто читает в его глазах всё то, что он так никогда и не скажет ей.

— Так получилось, — очень тихо и умиротворённо говорит она, — я знаю, что здорово тебя помучила, но так получилось, прости меня, если можешь.

Он мог бы сказать, что прощать её не ему, что если кто и простит, то лишь Господь, но вместо этого он опускается на колени прямо здесь, в грязном, давно не мытом холле небольшого окраинного кафе, берёт её руку и целует.

— Встань сейчас же! — испуганно командует она. — Этого ещё не хватало! — На её щеках появляются красные пятна, видимо, разозлилась не на шутку. — Пойдём за столик, — говорит она, приканчивая вторую сигарету.

Они возвращаются за столик. Вина ещё больше, чем полбутылки, не оставлять же, так что посидим, допьём, ладно? Он кивает, хотя ему хочется одного: встать и уйти, дойти до автобуса, потом пересесть на трамвай или на другой автобус, зайти домой и рухнуть спать. Устал, дьявольски, нечеловечески устал, да и пластырь пора менять, весь намок от крови, да и мать беспокоится, ушёл в восемь утра, а уже почти девять вечера, всё же надо было позвонить. — Так как ты живёшь? — равнодушно спрашивает он Нэлю.

Она говорит, что всё нормально, что сыну уже год, муж сейчас в командировке, помогает свекровь, сама только вышла на работу, хотя декрет ещё не кончился, но нужны деньги, работает секретарём-машинисткой, так что вдвоём с мужем зарабатывают нормально. Нельзя сказать, чтобы много, но хватает. Трёп, говорение просто так за недопитой бутылкой красного сухого вина. Двое старых знакомых, которые давно не виделись. Двое ковёрных, белый и рыжий, одного зовут Бим, другого — Бом. — Здравствуй, Бим! — Здравствуй, Бом! — Что это у тебя с головой, Бим? — Да ничего, Бом, её просто нет. — А куда она делась, Бим? — Её отрубил палач, Бом. — А где ты его взял, Бим? — По блату, Бом! — Дружный хохот восторженных зрителей, цирковой оркестр играет туш.

— Как зовут сына? — спрашивает он.

Она отвечает. Нормальное, простое имя, то ли Паша, то ли Миша, то ли Алёша. Мать, гордая своим дитятей, сучка, готовая отдать жизнь за своего сученыша. Её лицо становится ему неприятным. Лицо, плечи, руки, голос, дыхание, само её присутствие и то, что останется от неё в памяти. Слава Богу, что бутылка подходит к концу. Слава Богу, что скоро можно будет встать и уйти. Правда, ещё придётся проводить её до подъезда. «Как я мог любить её, — думает он, смотря, как Нэля торопливо подбирает хлебом с тарелки кусочки мяса и так же торопливо отправляет их к себе в рот. — Я любил этот рот, я целовал его множество раз. Сейчас из него дурно пахнет, он жирный и неопрятный. Время войне и время миру, время любить и время ненавидеть...» — Ещё покурим? — спрашивает Нэля.

— Нет, — отвечает он, — мне пора.

Она смотрит на него с насмешкой, понимая, что он ожидал от этой встречи совсем другого. — Что же, мальчик, — говорит она, собираясь расплачиваться, — пойдём...

Они встают, он пропускает её вперёд, бережно подаёт пальто, открывает дверь на улицу. Ветер стих, снег кончился, но теплее не стало. Внутри опять пустота, полная, абсолютная, опять появляется некто по фамилии Торричелли. Опять-опять, давно пора спать. Ему всего восемнадцать, а кажется, что на века больше. Ноги едва ступают по грязно-снежному месиву, глаза ничего не хотят видеть. Опять-опять, пять-вспять, вспять-спать. Всё кончается одним словом, одним желанием. Лучше, если с храпом и без сновидений. Часов десять подряд. В крайнем случае, девять.

Они подходят к её подъезду. Нэля поворачивается к нему и говорит: — Всё, дальше не провожай.

Он пристально смотрит на неё и вдруг понимает, что если изменилась она, то изменился и он, но это ничего не меняет. Тонкая шея должна хрустнуть под его пальцами. Она покорно прижимается к нему и отвечает на поцелуй.

— Всё, — повторяет она, облизав языком губы, — иди. — Поворачивается и заходит в подъезд. Он стоит, смотря, как она закрывает двери. Странно, дверь закрыта, но он видит, как она поднимается по ступенькам, подходит к лифту, нажимает кнопку вызова, устало расстёгивает пальто, зачем-то проводит ладонью по карманам, поднимает одну руку, снимает шапочку, другой проводит по волосам, открывается дверь лифта, входит в кабину, нажимает свой этаж, лифт трогается, она смотрит на щиток с кнопками, по привычке считая, сколько их в ряду, вот пора выходить, тут зрение отказывает ему, наваливается чернота, он поворачивается, растерянно смотрит на неясное пятно ближайшего фонаря. Уже одиннадцатый час, ему давно пора быть дома, что он делает здесь, на этой улице в новом районе?