Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы

Они встают за столом, в фужерах пенится шампанское, кто-то из правительства говорит с телеэкрана какие-то праздничные слова, вот куранты начинают бить, вот уже девятый удар, вот десятый... Одиннадцать... Двенадцать... С Новым годом, товарищи! Нэля залпом выпивает шампанское, тянет Галину из-за стола, и он с непонятной тоской смотрит, как: две женщины кружатся, обнявшись, посредине комнаты, но вот ему становится весело, совсем весело, он тоже пьёт шампанское, Новый год, новая жизнь, всё новое, Галина, отпыхиваясь, возвращается к столу, а Нэля зовёт его, и они соединяются в плотном, тесном, облегающем, как её чёрное с переливами платье, танце.

Он вернулся домой поздно вечером, разбитый, с больной головой (тип-топ, прямо в лоб, прыг-скок, на лужок), долго поднимался к себе на пятый этаж, не хотелось подходить к дверям, нажимать кнопку звонка, не хотелось, чтобы мать открыла дверь и сказала: — Ну что? — Да ничего, — ответил бы он, хотя вот это совсем неправда, как раз чего, но говорить об этом...

Но говорить об этом, но вспоминать об этом, но думать об этом ему не хочется и сейчас, когда прошло уже столько лет (очень смешная и совершенно не литературная рифма на «лет» — «котлет», можно подпустить ещё и прилагательное: каких котлет? — отбивных котлет, каких котлет? — паровых котлет, каких котлет? — куриных, рыбных и так далее). Получается забавный зачин —когда прошло столько лет, он всё ещё не мог... Да, не мог, что-что, а такое попросту не забывается, ведьма, сучка, дьяволица, что ты со мной сделала, вся жизнь с тех пор наперекосяк, и только засунешь руку под кровать, как она шарит и шарит там в поисках револьвера (дорога совсем растворилась в чаще, тип-топ, вот циклоп, хлоп-хлоп, дай-ка в лоб), большого, чёрного, тяжёлого, многозарядного (открой каталог и подбери модель), постоянно вышмыгивающего из рук нелепой и раскоряченной лягухой.

«Счастлив?» — думал он ночью, належавшись до одурения, до тошноты в горячей ванне, напившись крепкого чаю, пожелав матери спокойной ночи (она, как почувствовав, не стала его спрашивать, только улыбнулась и сказала «привет», сама, видать, недавно пришла, разомлевшая и послепраздничная, ёлку, впрочем, всё-таки зажгли), он юркнул в свою комнату, быстренько забрался в постель и погасил свет. «Вроде бы счастлив, хотя кто может сказать, что это такое?» Спать не хотелось, собственное тело было невесомым, он знал, что с этого дня он другой, повзрослевший сразу лет на десять, да даже не повзрослевший, просто ставший взрослым за какие-то сутки, неужели всё в этой жизни зависит только от одного? Ему стало стыдно, не от чего-то конкретного, а стыдно вообще, очень странное чувство, никогда до этого не ощущал ничего подобного — когда хочется скрыться, зарыться в землю или траву, урыться (чем плохое слово?) в одеяло или что-то подобное, в общем, сделать так, чтобы тебя никто не видел и не слышал. И ни на какую-то одну минуту, ну, две или три, нет, намного больше, сейчас, по крайней мере, ему хотелось неделю сидеть дома, запершись в своей комнате (а отчего бы так не сделать? Ведь каникулы ещё только начались, ещё только вечер первого января, в школу одиннадцатого, значит, десять дней — десять, а не семь, неделя и ещё плюс три дня — можно просидеть вот так, закрывшись и урывшись, не поднимая глаз, не отвечая ни на чьи вопросы, лишь бы никто не видел тебя и ты не видел никого), в своей квартире, в своём подъезде, в своём доме. А главное, что уже сейчас мучительно хотелось увидеть Нэлю.

Ему хотелось увидеть Нэлю и спросить, не шутка ли это, а если шутка, то зачем ей это было надо. Зачем ей было надо постоянно танцевать с ним, прижимаясь к нему всем телом? Да, кончается одна пластинка, он садится к столу, подносит к губам очередную рюмку (вместо водки они пьют сухое вино, но тоже рюмками), Нэля чуть заплетающейся походкой идёт обратно к проигрывателю: — Ты ещё не устал? Разве о таком спрашивают?

Где-то через час после Нового года в комнате запахло грозой. Он не знал, как сформулировать это точнее, не то что слова, но и чувства, ощущения уже не поддавались ему, но он понимал, что что-то не так. Праздник стал лихорадочным, сплошная неопределённость, невнятица, что-то, где-то, как-то, большего сказать он не мог. (Мог-дог, дог-ног, ног-рок, рок-грог, грог-смог.) Внезапно обиделась Галина. Она как раз начала их снимать, достав из кожаной сумки чёрно-блестящий, странноватого вида импортный фотоаппарат, стояла и возилась с камерой, а он всё танцевал с Нэлей, прижимаясь к ней и чувствуя, как — в очередной раз — кружится голова и мягкими, ватными становятся ноги. Послышался щелчок. Галина сделала первый кадр. Нэля кружила и кружила по комнате, вслед им раздавались щелчки. — Хватит, — раздался Галинин голос, — остановитесь, посмотрите на меня! — Нэля как-то очень зло сжала его и продолжала танец. — Нэля! — во весь голос, с грубыми, истеричными модуляциями. Они всё продолжали танцевать, он ничего не понимал, да и не хотел этого делать, он здесь, они танцуют, что надо ещё?