Юрек Бекер - Бессердечная Аманда

Я наметил себе на карте кратчайший путь, но на выезде из города Аманда направляет меня в другую сторону. Я скептически качаю головой, но повинуюсь — зачем нам ехать кратчайшим путем?

Она хотела бы избавить меня от разочарования, которое, возможно, ждет меня на фабрике, сказала она, поэтому предупреждает меня заранее, чтобы я не питал особых иллюзий: на этой фабрике я увижу такой же кошмар, как и на любой другой. Или мы, корреспонденты, руководствуемся принципом: чем страшнее, тем лучше? Нет, убежденно отвечаю я, это не мой девиз. Я признаю, что мои коллеги в своих репортажах часто опускаются до глумливой иронии; но это легко объяснить: если материал сам по себе питательная среда для злорадства, что же тут удивляться глумливому тону газетчиков? Она соглашается со мной. Потом спрашивает, у кого я уже брал интервью. Я называю ей несколько фамилий: два олимпийских чемпиона, заслуженный железнодорожник, ударник социалистического труда, заместитель директора школы по хозяйственной части, участник войны в Испании, начальник тюрьмы, который сказал: «Да, нам пока еще не обойтись без мест лишения свободы», Герой труда, два члена Центрального комитета. Она говорит: Боже, да вы уже оприходовали всю страну.

Мы поворачиваем за угол и упираемся прямо в заводские ворота. Из домика вахтера навстречу нам выходит размалеванная, как кукла, женщина, которая узнала нас по синему номерному знаку машины. Представившись заместителем директора, она называет мою фамилию и говорит, что речь шла только обо мне одном.

Мы всю дорогу проболтали и не подумали о легенде для Аманды. Так как поездка была моей главной и единственной целью, я позабыл про все остальное, а теперь времени на совещание не было. Мы посмотрели друг друга; несерьезный взгляд Аманды подтолкнул меня на маленькое жульничество: я представил ее как свою ассистентку. Только после этого женщина подала руку и ей. По дороге к директору я вешаю Аманде на плечо свой магнитофон, а сам сую руки в карманы.

Дорога к директору оказалась длинной, наша провожатая называет нам цифры, которые никого не интересуют. Аманда спрашивает: «Простите, а как фамилия директора?» Женщина строго смотрит на нее, но, видимо решив, что вопрос мог быть задан по моему поручению, все же выдает тайну. Аманда шепотом сообщает мне: «Слава богу, того звали Нибергалль». Я так же шепотом отвечаю, что ее с таким же успехом может разоблачить и секретарша, но Аманда возражает: секретаршу легче убедить в том, что она ошибается.

Это просто стыд и срам — как я несусь по фабрике, ничего не видя и не слыша! Мне жаль времени. Я заставляю себя задать пару профессионально звучащих вопросов: мне же ведь надо еще и заботиться о впечатлении, которое я произведу на Аманду. К несчастью, все, кого я о чем-нибудь спрашиваю, отвечают с убийственной подробностью — директор, мастер, даже работницы; каждый старается обязательно припомнить еще что-нибудь важное, а драгоценные минуты тают на глазах. Она не должна догадаться, что репортаж — всего лишь повод. Еще меньше мне хотелось бы, чтобы она приняла меня за халтурщика. Если бы она согласилась подождать меня у входа, я бы управился в два раза быстрее.

На обратном пути она ворчит, что я был слишком приветлив, что позволил вешать себе лапшу на уши и даже не пытался поймать их на противоречиях. Это верно, признаю я, но моя роль — это роль стороннего наблюдателя, а не участника. Моя задача состоит не в том, чтобы вскрывать и устранять недостатки, а в том, чтобы описывать. Жаль, сказала Аманда. Уже давно стемнело; я спрашиваю, не продолжить ли нам дискуссию за ужином, и приглашаю ее в ресторан. Она смотрит на часы и отрицательно качает головой. Как-нибудь в другой раз, говорит она. Вместо того чтобы огорченно вздохнуть, я говорю, что у меня, собственно, тоже неважно со временем. Ее грудь опять перерезана ремнем на две части. Особого впечатления я на нее, похоже, не произвел. Тоска. А я вообразил себе, что она проведет день рядом со мной и растает.

У какого-то угла она просит меня остановиться, ей еще нужно кое-куда заглянуть. Опять не перед домом Хэтманна. Я в отчаянии спрашиваю, не хочет ли она потом послушать готовый репортаж, прежде чем я сдам его в редакцию. Опять пауза; наконец она говорит, что сама позвонит мне. Но не уточняет когда. При желании это можно истолковать как знак того, что она поняла мою игру: что репортаж — это всего лишь повод встретиться. Затем следует чинное прощание, даже без намека на какую-то приятельскую близость. Глядя ей вслед, я признаюсь себе, что страшно огорчен.