Юрек Бекер - Бессердечная Аманда

Речь идет не о строительстве баррикад или захвате телевидения — люди встречаются скорее для того, чтобы подбодрить друг друга. Они говорят о каждодневных ужасах, к которым все уже давно привыкли, они спорят о целесообразности или бессмысленности сопротивления, они заново учатся называть вещи своими именами. И все это не дома, за звуконепроницаемыми стенами, а публично. Рудольф кивал с видом человека, которого уже ничем не удивишь, потом спросил, понимает ли она, что это церковное общество наполовину состоит из шпиков. Луиза снисходительно улыбнулась такой преувеличенной осторожности: это всем известно, сказала она, хотя что касается «половины», то он, конечно, преувеличивает. Но они не боятся. Смысл их встреч не в том, чтобы скрывать свои взгляды, а в том, чтобы, наоборот, распространять их, а шпики — тоже одна из форм распространения. Рудольф сказал, что подобные рассуждения — это какой-то уж чересчур положительный образ мышления. Луиза рассердилась: конечно, из всего можно сделать повод для веселья, можно все объявить бессмысленным и продолжать ожесточаться, что и делает большинство. Можно еще, пробившись в круг регулярно интервьюируемых граждан, время от времени давать дерзкое интервью, а потом спокойно ждать, какие уроки мир извлечет из этих откровений. Этот путь для нее, к сожалению, закрыт: степень ее недовольства государством диктует другие формы проявления, ее голос может быть услышан, только слившись с множеством других голосов.

Мне ее возмущение показалось вполне оправданным, во всяком случае Рудольф не почувствовал желания ответить ей резкостью. То обстоятельство, что она приняла это решение, не посоветовавшись с ним, раздражало его болыие, чем само решение. Что он мог возразить? Она была права, других возможностей у нее не было, а с властями они все равно жили как кошка с собакой. Наконец-то она общалась с людьми, которых сама выбрала, он не мог не признать, что это для нее полезно — обсуждать ситуацию в стране и международное положение не только с ним, но и еще с кем-нибудь другим. Да и для него самого ее церковные сходки, может быть, обернутся пользой: Луиза ведь не станет скрывать от него, что там происходит и говорится. Не говоря уже о том, что, когда эти вселенские соборы происходили днем, она брала с собой и Генриетту и тем самым дарила ему райский покой на несколько часов.

Рудольф не знал, принадлежит ли она к числу идейных вдохновителей своей группы. Однажды вечером, когда она вернулась с очередного собрания, он сказал, что всегда радуется ее возвращению — в квартире с ее приходом так чудесно пахнет ладаном. Луиза ответила, что подобные высказывания свидетельствуют о серьезных пробелах в его образовании, ему бы следовало знать, что собрания проходят в лютеранской церкви, а не у преданных государству католиков. Он не знал этого и весело принял к сведению ее сообщение. За ужином, когда он уже приготовился слушать ее рассказ, она вдруг смутилась. Ей предстоит исполнить неприятную миссию, сказала она, за которую он ее, конечно, проклянет, но она никак не могла отказаться. Лили, эта глупая болтливая сорока, не удержалась и рассказала другим, кто у нее, у Луизы, муж (она специально употребила это слово, зная, что ему это всегда приятно). И вот ей поручили пригласить его на чтения с последующей дискуссией у них в церкви. Она извлекла из сумочки письмо с официальным приглашением от пастора. Глубокоуважаемый господин автор, сказала она, речь идет об официальном мероприятии, на которое еще предстоит получить разрешение властей, но это чистая формальность.

Ему не оставалось ничего другого, как согласиться. В дурном настроении он пришел в переполненную церковь (что ж, подумал он, хоть это хорошо, хотя бы многочисленная публика) и прочел несколько фрагментов из романа, который Луиза в свое время назвала «склочным» (и который давно уже был опубликован на Западе и имел определенный — хоть и далеко не грандиозный — успех). Он отобрал пассажи, не ставшие поводом для ее критики: элегическое описание вечера, проведенного двумя братьями с женщиной, которую они оба любили, и впечатления от поездки в один захолустный чахлый городишко. Луиза сидела в первом ряду, между Лили и пастором; он после каждой фразы, казавшейся ему особенно аппетитной или неотразимой, старался поймать ее взгляд, и у него было ощущение, что она слушает его не без удовольствия. Публика внимала ему молча, без каких бы то ни было реакций, без смеха в тех немногих местах, где он был возможен, без тех не поддающихся определению, почти неуловимых звуков, сигнализирующих о восхищении. Хотя он ни разу не услышал ни перешептывания, ни шорохов, ни скрипов, к концу чтения у него все же сложилось впечатление ослабевающего интереса (я сам это не раз испытывал и никогда не мог объяснить, из чего складывалось это впечатление).