Юрек Бекер - Бессердечная Аманда

С другого берега ему уже не видно было то место, где она могла стоять; он разглядел лишь разрыв в стене камыша, откуда приплыл. Потом он услышал ее голос: «Эй! Вы где?» Они какое-то время перекликались: «я здесь», «где? я вас не вижу!», «здесь, прямо напротив!», «возвращайтесь немедленно!» — пока в их перекличку не включился зычный мужской голос: «Эй! Хватит орать!» Поскольку Рудольф был голым, а голос раздался где-то совсем близко от него, он предпочел промолчать и полез обратно в воду. Прикинув на глаз ширину озера — метров четыреста, — он подумал, что небольшая передышка ему бы, конечно, не повредила, но не решился вести дальнейшие переговоры с Луизой и крикнул только: «Плыву обратно!»

До середины озера он добрался без особых проблем, потом у него закололо в боку, и он заметил, как ощутимо тают силы. Он остановился, чтобы передохнуть. Нет, причин для серьезного беспокойства не было, эти несчастные пару сотен метров, которые ему еще оставались, он уж как-нибудь проплывет. Но его вдруг охватил приступ злости. Он перевернулся на спину и стал ждать, когда восстановится дыхание, едва заметными движениями рук удерживая тело на поверхности. У них в школе это упражнение называлось «утопленник». На берегу его пыхтенье вряд ли могло быть слышно. Он не обольщался насчет этого короткого отдыха и прилива новых сил, он уже представлял себе, как вылезает на берег, шатаясь от изнеможения и тяжело дыша, и предстает перед Луизой уже не тем лихим малым, который только что весело плескался, а жалким голым старцем, посиневшим от холода и не заслуживающим ничего, кроме жалости. От его веселья и уверенности в собственных силах не осталось и следа, он мысленно проклинал свою глупость и самонадеянность.

Он принялся считать свои движения, чтобы не думать о сцене, которая его ожидала и которой было уже не избежать. Когда он наконец вышел из воды, он даже не пытался скрыть своей усталости. Луиза поджидала его с полотенцем, которое она давно обнаружила в багажнике, и он был этому очень рад: еще полчаса сохнуть, дрожа от холода, — это было бы уже невыносимо. Ее настроение, по-видимому, тоже изменилось не в лучшую сторону, потому что она молчала, вместо того чтобы шутливо отчитывать его за мальчишество, как этого можно было бы ожидать после такого заплыва. Рудольфу даже показалось, что она покачала головой, хотя она стояла неподвижно. Потом она вторым полотенцем растерла ему спину и сказала, что даже двадцатилетний юноша вряд ли смог бы продемонстрировать более инфантильное поведение. Рудольф ответил: «Однако у двадцатилетнего юноши это вам вряд ли бросилось бы в глаза».

Именно этими самыми словами меня встретила на берегу Аманда, только я, в отличие от Рудольфа, промолчал. Когда мне стыдно, я рта не могу раскрыть. Вечер был далеко не такой теплый, как в новелле, я так промерз, что у меня зуб на зуб не попадал, а мой конец сморщился до каких-то совершенно нереальных размеров. (Аманда к тому времени окрестила его героем одноактных пьес; мне пришлось смириться, хотя я бы не сказал, что это верх деликатности с ее стороны.) Аманда давно развелась с мужем и уже около месяца жила у меня; позади была наша первая ссора. Мы поехали на озеро купаться (я действительно знал это место: я был там однажды со своей подругой, поэтому везти туда Аманду мне казалось чем-то вроде дурного вкуса, но хороших мест для купания было слишком мало, чтобы отказываться от этой идеи). Но когда мы приехали, Аманде вода показалась слишком холодной, и мне пришлось купаться одному.

Поскольку я не сомневался, что Аманда для меня — что-то вроде конечной станции (если, конечно, я ей не осточертею), я еще во время бракоразводного процесса предложил ей себя и в качестве гаранта ее материального благополучия на будущее. Я советовал ей выдвигать как можно меньше своих условий и принимать как можно больше условий мужа; не потому что мне ее положение казалось менее выигрышным, а просто чтобы сберечь ее нервы. Эта тактика стоила нам кучи всевозможных кастрюль, стульев и скатертей — проще сказать: Аманде удалось унести из своего брака практически только ноги и Себастьяна. Но зато она обрела легкость и спокойствие, ценность которых в моих глазах не уступала ценности утраченных ею материальных благ.

Неприятнее всего оказался один неожиданный выпад Людвига Венигера. Как-то раз Аманда рассказала мне, что ее муж требует деньги с какого-то нелегального счета в Гамбурге, смешную сумму, полученную ею в качестве аванса за книгу (из которой в конце концов ничего не вышло). Он сказал, что если она не выплатит его долю добровольно, то он потребует ее через суд. Ее трясло от возмущения, когда она мне все это рассказывала. Я попросил ее предоставить это дело мне, и она с радостью согласилась. Можно было бы швырнуть ему эти пару сотен марок в лицо, но он оказался таким мерзавцем, что ни Аманда, ни я не хотели ему уступать. Я позвонил Венигеру в редакцию и попросил его встретиться со мной; он, конечно, знает, по какому делу, прибавил я. Тот холодно ответил, что не знает, о каком таком «деле» может идти речь. Тогда я сказал, что речь идет об одной выплате, обстоятельства которой — в стране, где прослушиваются почти все телефонные разговоры, — лучше не обсуждать по телефону. Ему пришлось со мной согласиться. Должно быть, он здорово удивился и принялся ломать себе голову, какое дело мне до всего этого: он ведь ничего не знал о моих отношениях с Амандой (во всяком случае, так считала Аманда), и тут я вдруг выступаю в качестве ее уполномоченного!