София Шегель - Рассказы из долгого ящика

— Только тебя мне там не хватало, — без паузы отзывается мама. Она уже вконец извелась с этой поездкой и спокойно слова сказать не может. Даже ежедневный укол сыну проходит под горькие сетования и упреки судьбе.

— А чем я тебе помешаю? — миролюбиво спрашивает бабушка. — В конце концов, у меня там тоже дочка, хочу к ней. И вообще, поезд для всех, кто хочет, тот и едет. Я и не собираюсь в ваши дела там лезть. Одесса — это же курорт. Я еду на курорт. Могу раз в жизни?

Бабушка долго копается в своем большом, заменяющем сундук, чемодане. Собирает тощий узелок, складывает в сумку молитвенник в кожаном переплете с застежками («теперь таких не делают»), оба своих платья, немного белья, какой-то незамысловатый подарок одесской дочери.

…В больницу Павлика взяли сразу. Он остался, мама пришла домой одна, бросилась на продавленный диван и зарыдала в голос. Сестра горестно раскачивается, глядя на нее, а бабушка сидит безучастно и, как всегда в последнее время, внимательно рассматривает себя в зеркале. Потом она с видимым удовлетворением кивает своему отражению, достает из сумки тощенький узелок и тихонько, бочком движется к двери. В такой момент?!

— Мама, ты куда? — хором спрашивают дочери.

— Как куда? На пляж. Я же на курорте, — легким тоном отзывается бабушка и неслышно закрывает за собой дверь.

— Профессор, посмотрите на меня внимательно, — старушка в синей сатиновой кофте и тугой белой косынке заглядывает в лицо светила заискивающе и просительно. — Вы видите, у меня с внуком одни глаза, всю жизнь нам это говорили. Только у меня совсем здоровые. У меня даже очков нет. Профессор, я уже видела в жизни больше, чем хотела. Мне хватит. Возьмите мои глаза, профессор, поставьте их внуку…

Пятница. Бабушка Мирьям с утра торопит время. Наступит вечер, придет суббота — и она, сотворив молитву, подойдет к внуку и положит на его ладонь теплую халу.

3аполошный соседский петух каждый час напоминает, кто в усадьбе хозяин. Да и без него не уснуть. То ли за день так намаялась Наталья, что сон не берет, то ли думы одолели. А и есть об чем. Вон баба Маня который день круги ходит вокруг Натальи да губы куриной гузкой вытягивает, а сама все молчит, ждет, что решит сноха. А и решать нечего. Давно уж все решилось-перерешилось. Однова родимся, однова помираем, одну и жизнь живем.

Баба Маня не свекровь Наталье, мужнина бабка, свекровь свекрови, отцова мать. Свекрови Наталья не знала, как не знала и матери — оба они с Павлом сироты, она — из детдома, он, хоть и из отцовской ограды, а тоже безотцовщина, дед с бабкой р о стили, в этой усадьбе и поднимали. Сюда и привел ее Павел, молодую еще фабричную девчонку, уж двадцать лет тому. А до того и вовсе дома у Натальи не было: то сначала детдом, а после — фабричное общежитие, тот же детдом, только дети повыросли.

Даром что в городе, а уклад в доме вовсе деревенский — двор за высоким забором, полное хозяйство, со скотиной, птицей и огородами, с полным рыбацким снаряжением в ограде, одно слово — слобода. Ни город, ни деревня. Наталья сразу свой дом полюбила — свой ведь! И бабу Маню сразу в сердце приняла, только она на порог вышла в атласной синей кофте, в кружевной шали на плечах — статная старуха, казачка яицкая. Это теперь она всем баба Маня, а то была — ого! — Манефа Гурьевна, хозяйка не из последних, себе цену знала, оттого и на других не злобилась, привечала каждого.

После уж, как обжилась Наталья, соседи сказывали: в войну Манефа каждую субботу узелок собирала — хлеба, яиц печеных, рыбки соленой, чего-ни-то из бельишка — и шла на станцию, не ближний свет — из слободы-то. Там что ни день беженцев привозили. Она найдет кого поголодней да поусталей, свой узелок отдаст, а бывало — и домой кого приводила, подкормит, отскребет-отмоет, а там, глядишь, и новые подоспеют. Так всю войну и ходила, божья угодница, только Бог не внял: двоих сынов на фронт проводила — старший уж женатый был, отец Павла, — а ни один не вернулся. Баба Маня и по сей день об них горюет. Не сказать, что озлобилась, только с Богом отношения у нее непростые. Нет-нет, да и попрекнет Всевышнего, бросит косой взгляд в красный угол, особенно когда у Павла не все ладно. А и где оно все ладно бывает? Свои вон, Натальины, при отце-матери растут, да еще бабка рядом, и то иной раз не знаешь, с какого боку к ним подступиться — вон хоть и теперь. Ведь уж большие ребята, подсобили бы, присоветовали, ан нет — думай, мать, сама, твоя забота, тебе и решать. А поди-ка реши…