Павел Пепперштейн - Весна (сборник)

Еще один выстрел. На этот раз в соседнем кабинете справа. Хольгерт. Слышно, как падает, как бьет в агонии начищенным сапогом…

Счастливого пути в ад, друг. Когда-то ты хотел стать пастором, изучал протестантскую теологию, а вот теперь совершил самый тяжкий для христианина грех — самоубийство. Тебе там понравится. Ты был жестоким, Хольгерт, ты любил бить и пытать людей, но в дружбе был самоотверженным, преданным, веселым. С тобой было хорошо буянить в кабачках, бегать пьяным по улицам, орать студенческие песни на пьяной латыни кабаков, совершать налеты на берлинские бордели, бить смертным боем трактирщика… Зверская, молодая удаль плескалась в твоем сердце! Ты не захотел видеть позора Германии. Молодец, дайте ему студенческий билет в ад со скидкой. Он заслужил скидку, этот гуляка-палач. Прощай, дружище, мне будет не хватать тебя. Мы славно поработали и славно повеселились вместе. Проваливай в свою сраную Валгаллу, ублюдок!

Штирлиц открывает верхний ящик своего рабочего стола, там нет больше папок и бумаг, чернеет лишь одинокий «Вальтер». Штирлиц вынимает пистолет, проверяет патроны. Заряжен. Офицер подходит к окну, садится на подоконник, беспечно, по-весеннему, качает ногой в блестящем сапоге. Смотрит, как отражается свет в элегантных морщинах сапога. Блядь, как же все-таки круто — ходить в таких сапогах! Их скрип… Он напоминает скрип калитки в маленьком саду, ночью, где воздух пьян от аромата цветущих вишен… Туда …через окно прыг и …потому что ночь и любовь… Прощайте, сапоги!

Снова выстрел. Тихий, приглушенный. Это из кабинета напротив. Барон Пауль фон Пфеффернштайн. И ты туда же, старина Пфеф? Ты же так любил жизнь, рыжий верзила! Ты, основатель клуба «Веселые щенята». Одно слово — барон, но всем известно, что ты всегда был нищим и зарабатывал игрой — ошивался возле карточных столов, передергивал, играл в рулетку, но твой предок, старый бандит Барбаросса, позвал тебя из глубины веков, и ты сменил фрак игрока на черный мундир, сделался одним из блестящих аналитиков Абвера. Мне прекрасно известно, что ты всегда вел двойную игру, ты подкидывал информацию англичанам, и все равно ты любил Германию, как кошка молоко, и теперь ты валяешься на ковре своего кабинета, сжимая в руке дымящийся пистолет.

Ребята! Рыцари! Айсман, Хольгерт, Пфеффернштайн! Вы отдали жизни за свою ебнутую, глубоко ебнутую страну, за ее последний порыв, и страна эта никогда не вспомнит о вас. Страна ваша лежит в руинах, и ей насрать на вас — ей на хуй не нужна ваша жертва! Но я-то не забуду вас, засранцы! Друзья…

Штирлиц легко вспрыгивает на подоконник. За дымом, за руинами, за фонтанами взрывов нарастает и крепнет какой-то гул. Это идущий огромной волной совокупный звук множества голосов и постепенно становится слышно:

— Ура!

Русское ура! Господи, дождались. Победа!

Сквозь гарь и марево пожаров где-то далеко вспыхивает трепещущее красное пятнышко — красный флаг. Знамя победы над куполом рейхстага! Это она, та святая провинциальная девочка в красном платье стоит на куполе, прижимая к вискам холодные усталые руки. Штирлицу кажется, что он видит ее, вот-вот различит ее смеющееся, радостно-испуганное лицо!.. Лицо Весны… Но все дробится в непрошеных слезах, наполнивших глаза. Он никогда не был так счастлив!

— Победа! — шепчут его побледневшие губы. — Слава весне!

Придут другие весны, они принесут с собой любовь, радость и боль! Но им, этим веселым веснам будущего, никогда не сравниться с этой — с вечной, святой весной сорок пятого!

…ПОБЕДА! — ШЕПЧУТ ЕГО ПОБЛЕДНЕВШИЕ ГУБЫ, — СЛАВА ВЕСНЕ!..

Штирлиц быстро подносит к виску пистолет. Выстрел. Где-то далеко, в маленьком саду…

Машенька Никольская родилась на Кольском полуострове, на базе Северного Морского Флота. Отец ее, морской офицер Николай Никольский, погиб в открытом море, когда ей было четыре года, не оставив дочери ничего, кроме церковного образка святого Николая Чудотворца, своего покровителя. С этим образком Маша не расставалась никогда, хотя христианкой себя не считала, в церковь не ходила, скорее верила в магию имен, в судьбу. Вскоре обнаружила она себя (после различных житейских невзгод) молодой красавицей в Москве, и, когда устала она ходить по подиуму и позировать фотографам для модных журналов (то есть к двадцати двум годам), стала подумывать о замужестве. И тут образовался кружок почитателей и претендентов на ее руку — каждый был по-своему хорош, то есть все они были богаты, щедры, не дураки, у каждого имелось сердце и даже чувство юмора местами посверкивало, кое-кто был даже и красив, парочка из них и в сексе понравились Маше, случились ночи, которые вроде бы вдохновили и дали чувство полета, так что в пору бы и растеряться, мучаясь выбором, но поскольку Маша никого из них все равно не любила, то решила положиться (по своему обыкновению) на магию имен, на знаки судьбы, и раз уж сопутствовало ей с самого рождения имя «Николай» (Николаем звали отца, а мать родилась в Николаеве), то и отдала она предпочтение человеку, который представился при знакомстве как «Коля с Николиной Горы».