Марк Ламброн - Странники в ночи

Посреди цеха стоял большой диван с тремя подушками. Тут и там — вращающиеся кресла, покрытые серебряной краской из распылителя: подходящая мебель для заседаний «мозгового треста» фирмы «Ранк ксерокс». В одном из простенков — большой фабричный шкаф. Недалеко от старого настенного телефона поставили радиолу с двумя стереоколонками, когда мы вошли, оттуда лилась музыка, темная, густая и сладкая. Я заметил в углу музыкальные инструменты — гитары, ударные, а также микрофоны и электрические провода. В углу напротив располагалось оборудование для киносъемки: камера, штатив, зонт, коробки с пленкой. Но любопытнее всего здесь были картины: именно они создавали ощущение странности и буйной пестроты. Одни были прислонены прямо к серебристой перегородке; тут же стояли флаконы с чернилами и ванночки для трафаретной печати. Другие картины висели на веревках, точно мокрое белье. Еще картины были на стенах. Бутылки кока-колы, запечатленные на ярко-алом фоне. Парящие в воздухе коровы, построенные в боевой порядок, точно эскадрилья бомбардировщиков. Жаклин Кеннеди в лилово-зеленых тонах — разнообразнейшие оттенки, от самого насыщенного до почти прозрачного. Цветы, похожие на маки, одинаковой формы, но в причудливых узорах и крапинках, словно какой-то безумный садовод раскрасил клумбу волшебной кистью мудреца из страны Оз.

Я застыл на месте. Этот серебряный грот, сверкающие стены, ослепительные прожекторы — все это напоминало какой-то воображаемый Марс или пещеру космической Цирцеи. Как будто на ледяном панно высветилась карта неведомой местности, на которой телефон и гитары, кинокамеры и картины, Жаклин Кеннеди и маки были экспонатами музея инопланетных диковин. Снег шел снаружи, но зима царила здесь, в этой комнате. Вы оказались внутри черепной коробки, где мозговые извилины расправились, точно щупальца, и захватывали своими алюминиевыми нейронами всякое человеческое существо, попавшее в зону досягаемости.

В углах этой странной лаборатории происходило какое-то движение. Возле радиолы извивались в танце три девушки, тоненькие, белокурые, с отдельными серебристыми прядями. На одной была короткая кофточка в леопардовых разводах, в ушах — клипсы из перьев попугая, на другой — черный джемпер со стоячим воротом и кепка, на третьей — темно-синяя футболка и собачий ошейник. На ногах у всех трех были сетчатые колготки и кожаные сапоги. Девушки танцевали под музыку в стиле «ритм-энд-блюз», но не так, как танцуют в Гарлеме — гибко и грациозно, а резко, порывисто, мотая головой: в этом чувствовалась не только природная угловатость, но и что-то безумное. У покрытых фольгой перегородок составлялись и рассыпались небольшие группы танцующих. Молодые люди в черных майках, девушки в мини-платьях, увешанных монетками, респектабельные господа в свитерах — все они как будто следовали этикету, смысла которого не понимали. Хотя на раскладных столиках стояли картонные стаканчики и бутылки виски или кока-колы, атмосфера была иная, чем на коктейле или вернисаже. Такое впечатление, что тут развлекались члены космической секты, освободившиеся от скафандров и парящие в невесомости. Прожекторы освещали съемочную площадку с множеством актеров, но камеры не работали. Среди зимы распустились цветы, но их стебли были из пластика. Гитары ждали отлучившегося гитариста. У этой церемонии не было объединяющего центра. Тела присутствующих двигались, словно выполняя какой-то холодный восточный ритуал. Все в целом напоминало театр кабуки, дающий представление в морозильнике.

Кейт тронула меня за руку.

— Тины здесь нет, — сказал я.

— Подождите немного.

Когда мы вошли, несколько голов разом повернулись в нашу сторону, как будто персонажи картины отметили появление на полотне новых фигур. В их взглядах нельзя было прочесть ни симпатии, ни неприязни. Они глядели точно астронавты, погруженные в анабиоз.

— Пойдем поздороваемся с Энди, — сказала Кейт. — Все-таки мы у него в гостях.

— А где он?

— Видите вон того типа, тощего, в парике?

В семи или восьми метрах от двери стоял человек среднего роста, какой-то весь угловатый, в черной кожаной куртке поверх матросской тельняшки, узких черных брюках и грубых солдатских ботинках, выкрашенных серебряной краской с помощью распылителя. На мертвенно-бледном лице выделялись дымчатые очки. Парик с косым пробором, с прилизанными, похожими на паклю кукольными волосами тоже был обрызган серебряной краской. Держа голову неподвижно, словно ее подпирал гипсовый воротник, глядя в сторону, он слушал возбужденную толстую девицу, которая сама смеялась над своими шутками. Рядом стоял мрачный брюнет, весь в черной коже, со зловещей улыбкой на губах и тонким кожаным бичом, накрученным на руку. Другой приближенный хозяина дома, щекастый, жеманно жестикулирующий мужчина лет тридцати в хорошо сшитом костюме-тройке, походил на молодого Чарльза Лоутона.