Марк Ламброн - Странники в ночи

Тина меня озадачивает. Возможно, это какой-то новый тип американской женщины. Под видимостью скрывается еще одна видимость — и все же ее облик будто вбирает в себя весь свет, разлитый вокруг… Чтобы понять ее, нужен особый психологический подход, ибо все дело тут скорее в геометрии. Тина похожа на произведения современной живописи. Таковы сейчас женщины, которые живут в Милане. Черные платья, белые машины: они разгоняют тоску, носясь по автострадам, проезжая вдоль стеклянных фасадов индустриальных зданий, грызя ногти у себя в квартире среди модернистской мебели. В Милане — да. Но не в Риме. Но не Тина…

У нее бывают напряженные моменты, приступы чрезмерного возбуждения. А потом долгие часы апатии. Не знаю, что с ней происходит.

Сон: Тина идет по незнакомому городу. Я на некотором расстоянии следую за ней. В какой-то момент она резко сворачивает и заходит в подъезд жилого дома. Открывает дверь квартиры, куда чуть позже вслед за ней захожу и я. Комнаты тонут в красном свете. Там стоят статуи, на кроватях, на креслах — мужчины и женщины, слившиеся в объятии. На лицах у них маски. Тела тесно прижались друг к другу. За каждой дверью я натыкаюсь на людей в масках. Я не знаю, которая из этих женщин Тина. Подхожу к одной и запускаю руку в ее волосы, чтобы найти шнурок, удерживающий маску.

Но там нет никакого шнурка. Маска — это и есть ее лицо.

Рим превращается в девственный лес. Пальмы, длинные корни, как в тропиках, глубоко уходящие в иссохшую землю.

Тина ведет себя все более импульсивно. Как будто ею кто-то управляет на расстоянии. Как будто ее околдовали.

Ночью у меня в квартире. Я наваливаюсь на нее всем телом и держу, чтобы она перестала снова и снова ускользать от меня. Я много выпил, и все вокруг превращается в игру форм, в какие-то абстрактные шарады. У нее больше нет лица, у меня нет головы, ей не выйти отсюда.

Она обливается потом.

Вчера поздно вечером, около полуночи, мы ушли из ресторана «Ла Чистерна», отужинав в большой компании. На машине от Трастевере до Авентина можно добраться за несколько минут. Когда мы доехали до церкви Санта Сабина, остальные уже куда-то подевались. Ночь на холме была безмятежной. Мы пошли к видовой площадке над Тибром. От холма до холма город переливался огнями, в лунном свете слабо белели купола церквей. Тина прильнула ко мне. У ее губ был вкус жженого рома. Мы с ней уже побывали здесь — в самый первый наш вечер.

Мне показалось, будто я слышу чей-то голос. Это не кошки мяукали под кипарисами — в темноте явственно раздавались слова. Голос умолк, потом зазвучал снова, точно прерываемый одышкой. Метрах в тридцати ниже видовой площадки под деревом сплелись два человеческих тела. В темноте нельзя было различить лица, но фигуры явно двигались. Тина выскользнула из моих объятий, ее взгляд был прикован к этой паре. Женщина застонала. Тина стояла и смотрела, как завороженная. Мне показалось, что в ее глазах мелькнуло что-то змеиное.

В Леопольдвиле открыта охота на бельгийцев.

Все бурно обсуждают последний роман Бейби Пиньятари. Этот сорокапятилетний бразильский миллиардер, за которым повсюду следуют одиннадцать телохранителей, в последние годы был героем римской ночной жизни. Его уже видели с Россаной Скьяффино, Эльзой Мартинелли и Линдой Кристиан. На сей раз он вроде бы похитил наследницу «Фиата», двадцатилетнюю Иру фон Фюрстенберг. У нее уже двое детей от первого брака — с князем Гогенлоэ. Но она все еще несовершеннолетняя. Бейби и Иру видели в Мексике.

Семейство Аньелли хранит царственное молчание.

Зелено-желтые деревья в парке Виллы Боргезе. Геометрические фигуры. От плеска фонтанов еще больше хочется пить.

Тина на террасе кафе «Стрега-Дзеппа». Она курит, глаза спрятаны за темными очками. И вдруг выпаливает: «Знаешь, Джек, когда-нибудь люди скажут, что лето шестидесятого года в Риме было одним из самых прекрасных (one of the great summers)».

Не знаю почему, но от этих слов у меня сжалось сердце.

Чем сильнее я привязываюсь к Тине — теперь я считаю и пересчитываю минуты, которые осталось прожить до следующей встречи, — тем болезненнее ощущаю, что она становится мне чужой. «Из нее слова не вытянешь», — сказал Вальтер. Она манекенщица — и явно стремится что-то скрыть за своей броской внешностью. Мне кажется, она нарочно позволяет фотообъективу творить из нее что угодно: так легче отмалчиваться. Носит одежду, которая ей не принадлежит. Говорит на иностранном языке. Фотоснимки, сменяющие друг друга, словно старая кожа при бесконечной линьке: они ничего не могут сказать о Тине, разве только что она где-то не здесь. Но ей важно удостовериться в том, что эти моментальные портреты существуют отдельно от нее, что она — это не только фотографии.