Михаил Веллер - Огонь и агония

От блатной лирики — до рыцарских трагических чувств.

……… Его три брака — так семью мы наследуем……

12. Родина, человек, история и душа

«Банька по-белому».

«Час зачатья я помню неточно…» — дух и история эпохи.

«Что за дом стоит погружен во мрак на семи лихих продувных ветрах…» —

Аллегория жизни в СССР семидесятых.

«Баллада о МАЗе» — тут же — гордость человеком — за это и любили его!..

«Купола» (как засмотрится мне нынче, как задышится…) — единство души моей с судьбой и трагедией Родины — уникально.

13. Философская лирика.

Душа в мире. Жизнь и смерть. Правда и ложь.

«Я не люблю фатального исхода!»

«Правда и ложь»

«Канатоходец» (четыре четверти пути) — один ри, как у акутагавы…

«Микрофон» — усиливал, усиливал…

«Спасибо, что живой» (ах как тебе родиться пофартило — Ю. Любимову)

++++++++++++++++++++

3. Дурдом и больница

5. История страны

6. Философия с лирикой, историей, патриотизмом.

8. Осмысление истории страны

«Банька по-белому»

«Час зачатья я помню неточно»……………………

— больше ничьей поэзии сегодня не плачут не ставят памятники — пробивая на свои деньги……………………

сука гордость за страну человека народ боль любовь издевка смех память судьба одна кровь одна жизнь тем и велик больше не было

Я так припомнил, трижды в жизни я пил на могилах писателей. Это, конечно, немного дурацкое занятие, само-то по себе, но вы же понимаете — это просто жест, в который ты просто вкладываешься своим чувством, отношением, это вместо слов, которые тебе уже некому сказать: вот он для тебя что-то значит, по личному счету, и вот ты с ним разговариваешь, тебе хочется ему сказать очень что-то личное: вот он далеко, высоко, большой и отчасти вечный — а ты здесь, внизу, маленький и незаметный, но пока живой; и ты, живой, разговариваешь с ним, тоже на эти миги живым — здесь, с тобой, для тебя живым, и благодаря его за все, что он сделал для тебя тоже, за все, чем ты ему обязан — ты приобщаешься к чему-то общему для вас и для всех в это время. Ну, это каждому, наверно, знакомо, у каждого есть близкие люди, которые уже Наверху.

Первый раз мы студентами устроили жизнерадостное такое непотребство на могиле Толстого. В Ясной Поляне. Графа Льва Николаевича. Там русисты каждое лето практику проходили музейную, и я как-то завернул. Мы были юными, веселыми, разумеется, мы выпивали и закусывали, расстелив газетку, но понимали! — первую мы выпили стоя, прямо вокруг могилы, этого земляного травяного прямоугольника, за Толстого. И произнесли самые прочувственные слова. И решили, что он в наши годы нас бы очень одобрил: наше отношение в этот миг приобрело абсолютную человеческую непосредственность, такую искренность дружеского застолья. Не то чтобы юные исследователи русской литературы таким образом причастились ее величия — но как-то выразили свое душевное преклонение. С чем и перешли к собственным молодым делам.

Второй раз, во времена бродяжьи, я курил на могиле Александра Грина в Старом Крыму. Не было еще памятника, мемориала нынешнего, была просто могила на маленьком кладбище, и деревце небольшое над ней, и такой маленький обелиск как бы, из глины, покрашенный масляной краской с одной стороны, неумело, аляповато, но очень искренне это у кого-то получилось: синее море, голубое небо и белый кораблик под алым парусом. И, помню, пионерский галстук, алый, был повязан на нижнюю ветку. Была у меня с собой бутылка вина, молодого крымского, оно копейки тогда стоило, бутылку я нашел в кустах и помыл, и вина тетка мне налила из этой цистерночки-прицепа на улице. И вот я пил, курил и разговаривал с глубочайше мною уважаемым Александром Степановичем Гриневским, он был еще на пике огромной всесоюзной славы своей посмертной, в середине шестидесятых вышел его серый шеститомник, практически полное собрание, огромным тиражом, и по всей стране открылись кафе «Ассоль» и «Алые паруса», и так далее, и вот я говорил ему спасибо на все лады и рассказывал, какое огромное дело он сделал и как его все оценили и дорожат.

А в третий раз я был уже хорошо на седьмом десятке, и было это в Калифорнии, в Сан-Франциско, там была конференции International Big History Association, я делал доклад, а на следующий день с одним из наших эмигрантов, они меня давно приглашали, мы с утра поехали на север, на его машине, это миль, помнится, девяносто, в Лунную Долину. На ранчо Джека Лондона. Где его могила. И музей там же.

По дороге остановились в одном городке у магазинчика, я хотел купить бутылку именно «White Horse», я с детства помню из книг, что во времена Джека Лондона это был самый дешевый, пролетарский сорт виски. Лично я с ним не сталкивался, и не знал, что это оказался скоч, а не бурбон, как я полагал, и никакой «Белой лошади» мне там не было. Глубинка, патриотизм. Следующей маркой, расхожей по популярности и дешевизне, в моем упрощенном представлении был «Джек Дэниэльс», в квадратных его бутылках, и вот он оказался в изобилии. И я купил маленькую, поллитровую то есть, бутылку знаменитого и традиционного виски, и еще там же у кассы цветов. Это был не штат Техас насчет всего крупного, розы были размером с желудь и длиной с карандаш, вот весь ассортимент, я взял четыре эти микробукетика. И мы поехали до места.