Михаил Веллер - Огонь и агония

Если подходить с мерками мирного времени — советская военная публицистика была героической, но людоедской. Она была отчетливо пропитана антинемецким геноцидом. Она призывала к жестокости, возводя ее в добродетель. Но какие на хрен мерки мирного времени! Война была смертельной, за выживание — и немецкая пропаганда отнюдь не сияла гуманизмом, говоря о славянских недочеловеках, еврейских выродках, диких азиатских красноармейцах и кровожадных кавказцах с кинжалами. Преподнося за счастье работать дикарям скотниками на немецких фермеров.

Так что когда летом-осенью сорок четвертого — «Десять сталинских ударов» — или тем паче весной сорок пятого советские солдаты, уцелевшие в огне, крови, грязи, смерти, сталкивались с немецкими пленными или гражданским немецким населением — результаты бывали сами понимаете. Проехать танком по колонне беженцев, изнасиловать всех женщин подряд от двенадцати до семидесяти, разграбить и загадить дома — все бывало. На войне как на войне. И публицистика, помогшая выстоять и победить — одновременно внесла вклад в воспитание солдатского зверства. А потому что немцы гады, не люди, должны ответить за все свои страшные преступления против нас и всего человечества, и на них, на немцев, человеческие законы не распространяются. Как они не распространяются на бешеных собак.

Так что в апреле сорок пятого пришлось спешно давать в публицистике задний ход. Говорить о гуманизме. Что мы не мстим. Мы освободители. А насильников будут наказывать по законам военного времени. Расстреливать то есть. Что и бывало. Но далеко не со всеми, разумеется.

И когда начальник Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Георгий Александров подсек ноги Эренбургу статьей в «Правде» «Товарищ Эренбург упрощает», и перепуганный Эренбург написал лично Сталину, что если надо — он может писать, а если надо — может не писать, это был именно акт резкой смены публицистической линии: хватит прыти, всем заткнуться, писать о подвигах — и баста.

Можно считать, что советская военная публицистика, начавшаяся 22 июня 1941 года статьей Эренбурга, которая так и называлась: «В первый день» — в принципе закончилась 14 апреля 1945 статьей Александрова. Еще три недели продолжалась война, и корреспонденты писали о подвигах на фронте и самоотверженной работе в тылу, а в августе они освещали молниеносную войну советско-японскую, но это была уже инерция, накат, здесь озарений и открытий уже не было.

…А вот с поэзией — с поэзией очень интересно и показательно. О предвоенной военной поэзии мы несколько слов сказали. Когда началась война — эти стихи были уже никому не нужны. Тут не до стихов.

Но песня — войны, товарищи, без песен не бывает. Песня — это ее первейшее отражение в искусстве, это аудиоряд эмоционального военного состояния, если можно так выразиться. А формально это — ряд вербально-мелодический. Стихи, воспроизводимые не обычной разговорной речью, а речью интонационно, мелодически организованной. Где фонетическая и тональная организация соответствуют семантической и эмоциональной нагрузке вербального оформления. Простите за научный такой оборот, семантикой и лингвистикой мы сегодня заниматься не будем, это так, к слову пришлось, для понятности этот формальный взгляд, кто понимает.

То есть. Текст песни — стихи — это безусловно литература, и об этой литературе несколько слов сказать необходимо.

Здесь с предвоенным созданием военных песен тоже интересно получается. Вот всесоюзно любимая «Три танкиста» — стихи Бориса Ласкина, 1939 год. А вот и «Марш танкистов» того же Ласкина, впервые прозвучал в том же фильме «Трактористы»: «Броня крепка, и танки наши быстры». И припев помнила вся страна: «Гремя огнем, сверкая блеском стали пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и Ворошилов в бой нас поведет!» Ну, столкновения с японцами на озере Хасан были в 38-м году, на Халхин-Голе в 39-м, так что уже «решили самураи перейти границу у реки».

А вот с песней «Принимай нас, Суоми-красавица… раскрывай же теперь нам доверчиво половинки широких ворот», написанной Анатолием Д’Актилем, он же Френкель (не Ян, не путать) — немного другая история. Видите ли, Зимняя война, она же советско-финская, началась фактически 26 ноября 1939 года с ноты Советского правительства, а 30 ноября начались собственно военные действия. И строки «Невысокое солнышко осени зажигает огни на штыках» были написаны еще летом 1939 — заказ уже был сделан! С финнами еще мир — но военная песня уже готова. Правда, славы большой не досталось ни той войне, ни песне.