Михаил Веллер - Огонь и агония

Потом грянула война, и писатели от страшной неожиданности происходящего аж прибалдели и примолкли. Кроме самых уж маститых и самых хворых и стареньких — они перед самой войной уже были призваны в армию, получили форму и звания — и были распределены по армейским, корпусным и дивизионным многотиражкам. А помаститее — в центральные органы: газета Наркомата Обороны СССР «Красная Звезда» и военные корреспонденты прочих изданий. То есть: по предварительному плану партии и правительства писатели были самым непосредственным и прямым образом поставлены на обслуживание военного процесса: вдохновлять бойцов призывами и рассказами о подвигах — и вдохновлять население рассказами о подвигах фронта и призывами к самоотверженному труду в тылу. Короче — из всех жанров литературы на войне для нас важнейшим является публицистика.

Ну, первым публицистом войны был, разумеется, Илья Эренбург. В первый же день войны он был зачислен корреспондентом «Красной Звезды», писал также для «Правды», «Известий», Совинформбюро — полторы тысячи статей за войну. Его статьи были наиболее эмоциональными, накаленными, и в то же время простыми и доходчивыми по форме, при этом логичными и очень высокопрофессиональными. Они остаются образцом военной публицистики. Эренбурга на фронте читали больше всех других, просто в первую очередь читали, его фамилию знали.

Знаменитый лозунг «Убей немца» принадлежит Эренбургу и Симонову, сейчас уже невозможно разобраться в процентах, так сказать, и подробностях соавторства. У Эренбурга была статья, которая называлась просто: «Убей!» В военных многотиражках просто была часто рубрика: «Убил ли ты сегодня немца?»

Было мнение, что Гитлер объявил Эренбурга личным врагом и приказал повесить, как только захватят. Ну, документа на этот счет нет. Как нет документальных подтверждений, что Гитлер объявлял так же личным врагом Левитана (который диктор, естественно, а не художник или еще кто), командира подлодки Лунина (якобы торпедировавшего «Тирпиц»), командира подлодки же Маринеско, и еще ряд лиц. Но. Слух — это всегда эхо репутации, тень портрета, такая метафорическая оценка. И такая «народно-обывательская» репутация Эренбурга как личного врага Гитлера о многом говорит.

Несколько десятков заметных статей написал Алексей Толстой, в основном в первую военную осень-зиму. А также работали Константин Симонов, Борис Горбатов, Василий Гроссман, Николай Тихонов и еще десятки и сотни писателей и журналистов; военная публицистика — это отдельная и огромная тема.

Ну, старая шутка: «Когда пушки говорят, музы молчат». Это не вовсе так, не совсем молчат, всем понятно. Но музы несколько меняют репертуар и тональность. Вдруг оказывается, что они непроизвольно норовят идти строем. У муз меняется осанка, и вместо туники или пеплума они вдруг примеряют доспехи.

Строго говоря, с военной публицистики началась литература вообще. Запыхавшийся воин, крича, что вот с той стороны идет толпа врагов, и вождь, схвативший дубину и ободряющий всех воплем, что били мы всех, убьем и этих — вот они и положили начало литературе вообще. Передача важнейшей информации, словесное обсуждение жизненно важной, судьбоносной ситуации — вот ведь что лежит в основе литературы.

И если в первые недели войны публицисты подчеркивали отличие немцев от фашистов — мы воюем не с немецким народом, а именно с фашистами, агрессивными носителями человеконенавистнической идеологии, а великий немецкий народ Бетховена и Гёте нам не враг — то через несколько месяцев тяжелейших поражений точка зрения изменилась. Вермахт был так силен, победоносен и неостановим, судьба страны была в такой смертельной опасности, нас так давили и гнали перед собой — что пришлось включать до предела все ресурсы, в том числе ресурсы эмоциональные и идеологические. И публицистика преподавала и внушала армии и стране науку ненависти.

Немец предстал недочеловеком. Зверем, убийцей, животным. Он был лишен человеческих чувств и черт — любви, сочувствия, дружбы, верности, мужества. Он был кроваво жесток — но труслив. Глуп, уродлив, мерзок, безграмотен. Жаден, прожорлив, похотлив, лжив. Его мечтой было всех поработить, убить, ограбить, изнасиловать. К нему допускалось только одно отношение — убить как бешеную собаку. Стереть с лица земли вместе с его фашистским логовом.

И после Сталинграда, ко времени Курской битвы, когда в сорок третьем году Красная — уже Советская — армия пошла вперед, освобождая руины разрушенных городов и пепелища сожженных деревень — пристрелить немца было уже делом обычным, нужным, похвальным.