Михаил Веллер - Огонь и агония

Был еще «Град обреченный», были еще «Жиды города Питера», талант не пропьешь, писали они по-прежнему блестяще и легко, были мудры и печальны, лукавства все меньше, усталости все больше, обычное дело.

Могил они не хотели, прах развеян над планетой, над землей.

Понимаете, среди многих достоинств их книг есть главные, самые главные. Во-первых, от них остается в голове и в сердце. Это не игра в бисер, не литературные экзерсисы, не пустые миражи постмодернизма — это настоящие книги с твердой основой. Их читают — и делаются умнее, и делаются лучше — хоть на то время, что читают, хоть чуть-чуть, ну хоть прикасаются к знанию о том, как жить и как понимать жизнь, хоть представление получают о нравственных координатах человеческого мира, о мыслях его вечных и главных. Пусть читатель дураком остался — а хоть о чем-то представление получил. Вот банальность, и однако: да, они сеяли разумное, доброе, вечное. Легко и без занудства.

И второе. Книги хорошо помнятся — и все равно их хочется перечитывать, уже известное наизусть — все равно хочется, приятно перечитывать, удовольствие доставляет. «Я при дворе, не барон какой-нибудь вшивый. Придворный благоухать должен. — Только его величеству и дела, что вас нюхать». «Безденежные доны обидно захохотали». «Я тебе покажу собаку, глупый болтливый старик, — сказал Щекн».

И было в них еще это щегольство, высший шик профессионала: абсолютно никакой атрибутики, абсолютно ничем внешне они никак не были похожи на гениальных писателей, и вообще на писателей, знаменитых, — ни одеждой, ни манерами, ни разговором. Люди как люди, скромные и не вылезающие никогда вперед, можно было бы сказать — неприметные внешне, если бы не рост, не размеры, и если еще в глаза не смотреть — вот глаза хитрые, улыбчивые, добрые, ехидные, печальные и упрямые абсолютно, очень скептические, и бесконечно умные, мудрую натуру скрыть не могли.

И очень часто, глядя по сторонам, что делается, я ну совершенно же невольно не вспоминаю даже — само просто всплывает, звучит, на язык лезет: «Ну и деревня. Сроду я не видал таких деревень. Гнили они здесь тысячу лет, и еще бы тысячу лет гнили, если бы не господин герцог».

Все, что начинается, сначала начинается в головах. То есть реальному событию предшествует его информационная модель. Нет, я хочу только сказать, что советская военная литература началась раньше, чем Великая Отечественная война.

Первым произведением о будущей войне я бы назвал стихи-песню Маяковского: «Возьмем винтовки новые, на штык флажки, и с песнею в стрелковые пойдем кружки!» Дети должны знать, что война обязательно будет, и к ней надо готовиться.

Уже потом, ближе к реальной войне, Павел Коган писал свое знаменитое: «Но мы еще дойдем до Ганга, но мы еще умрем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла родина моя!» Придет время — и он действительно умрет в бою.

Умрет в бою Аркадий Гайдар, автор «Судьбы барабанщика», и «Голубой чашки», и «Тимура и его команды» — книг, наполненных атмосферой предгрозовой, предвоенной: шпионы, учения, бронепоезда, красноармейцы и проводы в армию.

И поэт, которому суждено будет стать первым, любимым и главным Поэтом Великой войны — Константин Симонов — в пророческих стихах «Однополчане» уже писал: «Под Кенигсбергом на рассвете мы будем ранены вдвоем, и отлежимся в лазарете, и выживем, и в бой пойдем. Святая ярость наступленья, боев жестокая страда завяжут наше поколенье в железный узел, навсегда». А это еще 1938-й год, это еще за год до Второй мировой написано, за три года до 22 июня 41-го.

В тридцать же восьмом году написан знаменитый роман Николая Шпанова «Первый удар». Боевые летчики, спор о преимуществах бомбардировщика и истребителя, нападение фашистов и могучий контрудар, громящий врага в его логове: мы мигом победили, а немецкие пролетарии за нас.

Предвоенное кино мы также должны упомянуть, потому что кино начинается с идеи, а идея прежде всего воплощается в сценарии. Все эти «Трактористы», «Истребители», «Если завтра война» — сначала ведь были сценариями, были написаны рукописи, напечатаны на пишущих машинках, имели так или иначе литературную основу.

Так что война в литературе началась раньше, чем в жизни. И нам следует так и выделить: «Предвоенный период советской военной литературы». Это будет правильно, и это будет честно.

И в промывание мозгов народу эта литература вклад внесла. Будущих призывников, и тружеников тыла, и миллионы павших солдат, и миллионы вдов и сирот, десятки миллионов погибших, весь народ — всех воспитывали в духе милитаризма, героизма, патриотизма и жертвенности. Мы правы и победим, а враг не прав и будет разбит, и такое развитие событий неизбежно.