Михаил Веллер - Огонь и агония

В искусстве работают сходные законы. Эстетическая, философская, психологическая, лингвистическая, идеологическая и другие роды информационных потоков действуют на всем пространстве, где работают художники одной и той же культуры. Это мы сейчас внятно сформулировали суть известной метафоры, поговорки «Идеи носятся в воздухе».

1929 год — это в Америке Сухой закон, Ревущие двадцатые, «Великий Гэтсби», Век джаза — и удар Великой депрессии. И вся эта обстановка — так или иначе тоже следствие Великой войны, ее великого разочарования и опрокидывания моральных норм; консервативный уклад подвергся стремительному разрушению. Беспокойство было разлито в воздухе.

И роднит «Шум и ярость» с великими антивоенными романами абсолютно то же мироощущение, тот же итог миропостижения: нет в этой жизни смысла, поэтому трагизм ее бессмыслен и непостижим, надежды на лучшее устройство мира нет, что делать — непонятно.

Вот это чувство, общее для всех четверых огромных писателей, Фолкнер выразил с наибольшей силой, обстоятельностью и безнадежностью. И с наибольшей степенью сугубо литературной условности, формальной продвинутости. Он даже не зависел от войны с ее обстоятельствами. Он тут зрил глубже, в корень, в причину: в человека и его душу. Вот так раздроблена жизнь, вот так ничего не поделать, вот так никогда не договориться об единстве взглядов. Вот так никогда не быть счастливыми — но всегда проигравшими.

Пауль Боймер, Фредерик Генри, Джордж Уинтерборн — все они терпят поражение. У Фолкнера поражение терпит человек вообще, все человечество.

Литература великого поражения — так можно было бы назвать четыре знаковых романа 29-го.

При этом герои — у Ремарка способный перенести все работяга, у Хемингуэя — одиночка-стоик, у Олдингтона — сломленный художник. А у Фолкнера — семья на своей родовой земле, которая сама себя истребляет разными способами, но ужас в том, что им Природой предопределено быть несчастными.

И вот поэтому, завершая разговор, мы возвращаемся к Ремарку — как к человеку, единственному из них четверых здоровому и цельному: надо жить и работать, если работа воевать — значит делать эту работу, и бороться за жизнь, и спасать товарищей, и не сгибаться духом в чудовищных условиях, и помнить о добре и верить в него, радоваться маленьким человеческим радостям, которые найдутся всегда. Ибо только герой Ремарка думал не о себе: болело у него за товарищей и свое поколение, и обвинял он свою страну — за которую честно воевал.

Ему первый памятник.

Литература семидесятых — довольно горестное явление. Вот из помещения начинают выкачивать воздух — и одни медленно задыхаются, другие успевают улизнуть в щели, а пространство начинают занимать третьи, которые умеют обходиться минимумом воздуха или вообще дышать дрянью, для дыхания не предназначенной. Но от неправильных пчел даже не требуют неправильного меда: жужжат — и то пусть заткнутся.

А потом проходит сорок лет, и пятьдесят, сменяется государство, сменяются поколения, и вдруг все представляют не так, как было. История мифологизируется. Историки устраивают прошлое в соответствии со своими взглядами. У них очки навешаны на все места, и все места не те, как у крыловской мартышки. А очевидцы выживают из ума и все врут: у них ностальгия, и старые обиды, и идеализация своей молодости, и альцгеймер.

Вы готовы? Поехали.

Все начинается не сразу. Все готовится и созревает исподволь, заранее, постепенно.

В июне 1967 произошла Шестидневная война между Израилем и арабами. Наш друг, Герой Советского Союза Гамаль Абдель на всех Насер (как шутили в народе) совсем было изготовился придушить и уничтожить сионистский Израиль, но вышло наоборот: Объединенная Арабская Республика, то бишь Египет с Сирией, ну Иордания еще, Ирак и Алжир тоже впряглись — и всем им Израиль вломил. А там были советские советники, специалисты, оружие — и вдруг такой разгром. Арабам очень обидно. Ну — СССР разорвал от такого оскорбления дипломатические отношения с Израилем.

Мы почему с этого начали? Потому что с этого начали закручивать гайки по всему периметру. Состоялись совещания ЦК (КПСС) и КГБ. Были приняты решения об усилении идеологической борьбы. О пресечении распространения анекдотов — армянского радио и т. п. Потому что в народе Насера у нас не любили, а победа Израиля вдруг вызвала кое-где, — у интеллигенции преимущественно, понятно, — неуместные симпатии, идеологически чуждые настроения. Арабов не уважали — так стали израильтянам за эффектную и полную победу симпатизировать — а это враждебно линии государства, это оппозиционные настроения, шутите, что ли! Евреи особенно радовались, паразиты.