Адель Фернандес - Ранний плод - горький плод

— Это ты, Алина? Почему ты не зажгла свет?

Жильбер думает, что, наверно, она из-за отца не осмелилась вернуться домой, и направляется к выключателю.

— Нет! — слышится голос, и Жильбер вздрагивает при звуке этого голоса. — Не включай свет! Прошу тебя, это я...

Франсина! Жильбер застывает на месте. Это голос Франсины, и это не ее голос — хриплый, усталый, надломленный, монотонный. И все же Жильбер не мог ошибиться. Что-то вроде гнева поднимается в нем. Да, это гнев, холодный, циничный!.. Она вернулась... Все так просто!.. Бастида, в конце концов, ее дом! А он сам — разве он не ее муж? Это удобно: сегодня есть муж, завтра его бросают, а потом снова являются к нему, когда последний красавец офицер вермахта бросил вас! Жильбер резким движением включает свет. Эта темная, сгорбленная фигура, которая сидит к нему спиной, — неужели это в самом деле Франсина? Черная шаль покрывает ее голову и плечи. Она в забрызганном грязью пальто — кутается в него; в комнате довольно жарко, но Франсина дрожит в своих отрепьях. Жильбер обходит стол, чтобы взглянуть ей в лицо, и слова, готовые сорваться с языка, застревают у него в горле. Лицо Франсины мертвенно-бледное, исхудавшее, с запавшими щеками и провалившимися глазами. Фиолетовый шрам пересекает бровь. Жильбер не может понять. Помимо воли он всматривается в то, что осталось от некогда поразительно красивого лица. Пытается найти хоть что-то общее между этой чужой женщиной и той, которую он любил. И ничего не находит. В душе его — лишь равнодушие и гнев. Он сухо спрашивает:

— Ты больна?

— Нет, только очень устала.

Жильбер замечает, что один из резцов у нее сломан — остался маленький уголок, срезанный наискось.

— Давно ты здесь?

— Я только что приехала...

Голос Франсины звучит все тише. Жильбер едва ее слышит. Тогда он начинает кричать, как если бы разговаривал с глухой:

— Ты приехала из Германии?

— Из Германии?.. — повторяет Франсина, не понимая. — Нет, из Парижа.

— Смотри-ка! А я считал, что вы в Берлине... Так вот что получилось — сбежала, значит, от своего блестящего офицера и идеальной любви! Ганс Вартер, должно быть, предпочел не возиться с тобой! Очевидно, у него в Германии жена и дети…

— Он умер, — говорит Франсина дрожащим голосом.

Жильберу больше не хочется кричать. Не хочется ему и видеть слезы, которые катятся по грязным щекам Франсины. Он подходит к плите. Суп еще горячий. Он наливает его в большую миску, отрезает кусок хлеба. Затем, секунду поколебавшись, пододвигает миску с супом к Франсине. Налив себе тоже, Жильбер садится к столу и старается не глядеть на Франсину, тем не менее он видит, как она, сжав миску обеими руками, глотает бульон с быстротой изголодавшегося человека. Потом она останавливается, чтобы передохнуть, и уже не спеша доедает оставшиеся на дне миски овощи и гущу. А Жильбер думает о Гансе, о том, как он приходил сюда по приглашению Жоржа пить кофе. У него был звонкий смех, который раздражал Жильбера, и однако... при других обстоятельствах ему, возможно, понравился бы этот смех. Искренний смех ребенка... «Этот Ганс был красивый... и молодой — моложе меня», — думает Жильбер и спрашивает:

— Как он умер?

Франсина откладывает ложку. Она говорит так тихо, что Жильбер вынужден наклониться над столом, чтобы ее расслышать.

— Это... было... во время освобождения Парижа. К нам в отель ворвались участники Сопротивления, очень молодые, не военные. Мы были... — Она колеблется и еще больше понижает голос: — В постели. Одним ударом они вышибли дверь, у них было оружие. Гансу ничего не оставалось, как сдаться. Он бы так и поступил, если бы не был захвачен врасплох, но он — наверное инстинктивно — прыгнул с кровати и схватил со стола свой револьвер... вероятно, чтобы защитить меня... я не знаю. Они решили, что он собирается стрелять. Тогда тот, который был ближе к Гансу, выстрелил... дал очередь из автомата... Ох! Жиль, какой ужас!

Франсина плачет, уронив голову на руки. Жильбер видит только эту черную шаль, которая делает Франсину похожей на старуху. Он представляет себе, как это было: очередь из автомата почти в упор, и красавчик офицер разлетелся на куски — клочья мяса на стенах, всюду кровь... Глупец! Ему надо было только поднять руки и сдаться, вместо того чтобы бросаться к своему оружию. Жильбер думает над фразой Франсины: «Вероятно, чтобы защитить меня...»

В самом деле, что они с ней сделали, эти молодые герои, опьяненные близкой победой, которая, однако, могла еще стоить им жизни? Стащили ее с кровати? Оскорбляли? Били? Насиловали?.. Коллаборационистка!.. Шлюха... Жильбер старается отыскать в глубине души остатки злости, цинизма, но ничего не находит, и помимо воли фраза Франсины снова приходит ему на память: «Вероятно, чтобы защитить меня». А я, думает Жильбер, меня никогда не было рядом. Война, хозяйство, Сопротивление, лагеря... меня никогда не было, чтобы защитить ее от других и от нее самой. Он спрашивает: