Адель Фернандес - Ранний плод - горький плод

Жорж и Франсина едят, не поднимая головы.

— Откуда ты явился так поздно? — строго спрашивает Матильда.

— Я испугался тех людей, которые гнались за tio Жилем, — отвечает Хосе дрожащим голосом. — Я убежал очень далеко и возвращался медленно, потому что устал.

— Ну хорошо, ешь.

Хосе повинуется.

Франсина опускает ложку: она не может есть, лицо ее бледно.

— Надеюсь, они не причинят ему зла, — говорит она.

— Конечно нет! — пожимает плечами Жорж и, приподнявшись было, снова тяжело опускается на стул. — Они ему абсолютно ничего не сделают. Я разговаривал с майором Вартером, он хороший человек и к тому же наш друг. Если только Жиль не наделал глупостей, когда решил поиграть в Сопротивление... Гестапо какое-то время подержит его под наблюдением — вот и все. Это, возможно, даже спасет ему жизнь, так как этим беднягам партизанам... Боюсь, им будет плохо, да, безусловно, плохо!

Жорж протягивает свою тарелку, и Матильда молча наполняет ее. Франсина поворачивается к невестке. Слова Жоржа не убедили ее.

— Мне хотелось бы быть уверенной, что они не причинят ему зла...

— Я не знаю, — говорит Матильда. — Лучше было бы не попадаться им в лапы...

Франсина вздрагивает.

— Мне страшно, — шепчет она.

— Не надо, не мучай себя, — мягко говорит Матильда.

Хосе с трудом съедает суп. Он смотрит на пустое место Жильбера. Ему хотелось бы взвыть от отчаяния и ярости — он просто не понимает спокойствия Матильды. Как она может так говорить с Франсиной? Почему не выцарапает ей глаза? Почему она не плачет, не кричит? Почему отрезает еще хлеба el Claudico вместо того, чтобы вонзить ему нож в грудь? Хосе вздыхает, глотая слезы. Он будет ждать. Он думал, что с этим покончено, но нет, его участь — ждать. Он ждал своих родителей, ждал l'abuela, ждал в лагере, ждал tia Долорес, сейчас он ждет Жиля. Он будет охранять tia Матильду и ждать. Его ненависть к el Claudico, его отвращение к Франсине тоже будут ждать удобной минуты в глубине его души, притаившись, как звери, нарастая с каждым днем отсутствия Жиля. «Tio Gil, te quiero mas que mi padre».

Жильбер в изнеможении останавливается. Он хотел броситься бежать за этой рыжеволосой девушкой в разорванной блузке, которая прижимает ребенка к обнаженной груди. Он пытается крикнуть, но его окутывает туман, слова тонут, туман душит его. Что это — смерть? Газовая камера? Ужасный дым крематория?.. Нет, это снег... Перед ним белая пелена, однако он задыхается от жары и обливается потом. Вырваться, вырваться из этого удушья, закричать, вновь увидеть свет. Если бы он мог позвать Матильду, она бы обняла его, вынесла бы из этого ада... Прямо перед ним пролетает чайка, она касается снежной пелены, дотрагивается до него, улетает, частично разорвав завесу. Жильбер открывает глаза, комкает в руках простыню, сознание проясняется: он принял полотно за снег. Чайка возвращается. Это женщина в белом. Она склоняет лицо и говорит:

— Вам лучше?

У нее рассудительный тон школьницы, отвечающей урок. Она повторяет:

— Вам лучше?

Заговорить... Жильбер боится, что не сможет. Он пытается что-то произнести и не узнает своего голоса. У него такое ощущение, что он дышит толченым стеклом. Каждое слово стоит мучительных усилий.

— Ребенок умер... Он действительно умер?

— Нет, нет, — успокаивает сиделка, — не мучайте себя, выпейте воды.

Она осторожно приподнимает ему голову и подносит стакан к губам.

— Он заговорил? — спрашивает кто-то низким голосом, который Жильбер уже слышал.

— Когда он бредит, — отвечает медсестра, — то всегда говорит о каком-то мертвом ребенке... Очевидно, он потерял ребенка.

Мужчина наклоняется, Жильбер смотрит на него. Видел ли он этого человека раньше?

— Ответьте доктору, — говорит Чайка.

Большая теплая рука берет Жильбера за кисть.

— Ну как? Мне кажется, сегодня утром вам получше. Не скажете ли, как вас зовут?

Что-то вдруг пробудилось в сознании Жильбера: он больше не в лагере. Нет больше отрывистых приказов, криков, ударов, хрипов, жалоб. Это не лагерные звуки, не лагерный запах. Нет больше этого ада. Это что-то другое, доброе, белое, человеческое... Но что?

— Война окончена, — говорит доктор, — немцы разбиты, вы больше не в Маутхаузене, вы — во Франции.

Жильбер пытается понять, стряхнуть с себя оцепенение, вникнуть в каждое слово. Ему хочется, чтобы доктор снова повторил все эти слова, но он только слышит: «Повернитесь немного, я сделаю вам укол, ничего страшного... Теперь отдыхайте».