Дмитрий Бортников - спящая красавица

Мы входили в лес, как в загадочный дом. Как в замок. Тени, тени... Вдруг — свет и запахи... Много запахов. Да. Качание осин, рябины, акации. Шуршание ветра... и травы, прикосновение прохладных листочков к щиколоткам. Мы входили все глубже. Еще и еще. И лес закрывался за нами. Мать шла впереди. Задумчивая. Она в лесу преображалась. Она становилась другой.

Случалось, мы поворачивали обратно. Прямо перед воротами леса! Мать чувствовала что-то, и мы поворачивали! Два часа впустую! Ну и что! Так было надо. Она ничего не объясняла! Вдруг остановится, поднимет голову, да, потом склонит ее... Будто прислушивается. А потом кивнет и поворачивает обратно. И опять жара, и опять под палящим солнцем. Домой. Туда... Два раза было еще смешней! Мы так повернули, и, уже дойдя до горы, за которой деревня, неотвратимый спуск домой, она снова остановилась и вдруг: «Все, стоп! Обратно. Теперь — обратно!» И мы снова шли к лесу. В этом что-то было... Это была невидимая жизнь. Знаки. Предчувствия. Мать прислушивалась. Да. Всегда, стоило нам собраться в лес! Это были другие законы. Другой язык, другие страны.

Бо'льшую часть дороги мы шли молча. Я смотрел под ноги. По пыльной дороге мимо зреющих колосьев. Золотая волосатая рожь... Такая золотая! Чувствительная... Потом — подсолнухи, грязные от дождей. Кусты ежевики, охраняющие границу, за которой — лес.

Из ослепительного солнца мы входили в зной и тишину. Как в темный замок. Здесь было еще жарче! Мать оборачивалась. Она проверяла, есть ли я. Меня это так трогало, что я иногда не сдерживался и начинал реветь! В голос! Она смотрела внимательно, как чужая, а потом подходила и обнимала. Наверное, именно в этот момент я проникал в нее, и уже дальше она несла меня в себе. Я становился как семя в желудке птицы. Я был бесстрашен у нее внутри.

Мы шли все медленней. Мать поднимала сухую ветку для посоха. Каждый раз в новом месте и каждый раз разную. Мы шли по тропинке, а потом в каком-то месте сворачивали. Неслышно, в одной ей известном месте. Да. Отодвигая дырявые огромные лопухи, все дальше и дальше входили в тишину.

Она что-то бормотала. Поднимая осторожно листья чистотела, она показывала мне. Тонкие молодые стрелки какой-то травки. «Через неделю будет готова».

Она поднимала глаза к небу, к вершинам деревьев. Читая знаки, запоминая место. «Мы вернемся через месяц. Ни днем раньше, ни днем позже. В тот же час».

Сумеречные травы. Совсем другие травы... «Это зверобой. Нет. Не это, а рядом. Да. Вот... Их три вида. Шершавый. Изящный. Пятнистый. Да. Пятнистый. А вот этот... Так... Пятнистый». Мы проходим дальше. Это ее не интересует.

«Так. Стоп. Это ноготки. Ты их знаешь... Календула. При обморожениях. И порезах... Это хорошо».

У нас никто таких не сажал. Мать садится и перебирает оранжевые цветки. Она их ощупывала, потом, потерев пыльцу, нюхала кончики пальцев.

«Ладно. Пошли. Еще рано. Еще тень. Они должны потерять немного влаги. Еще немного... »

Мы шагаем. Мать показывает пустырник. Это пустырник — сердечный.

«Хорошая травка. Только с ней осторожно надо... Замедляет сердечный ритм... »

Пижму я сам знаю. Мать останавливается. «А вот к этой вообще не подходи — она от глистов. А вот если перепить — паралич! Твоя бабка так собаку лечила. От глистов. Она знала как. А я не очень люблю эту траву. Да и не очень знаю».

Пижма. Цикорий. Бадьян. Гусиная травка. Ясноглазка. Белена. Дурман-трава... Белена черная. Пушистая... Мы высасывали из фиолетовых цветочков сладкий сок. Пацанами. Нам было хорошо! Еще бы! Наши зрачки распухали! И дышать! Дышать было легко! Даже не надо вдыхать! Кислород сам входит... Так потом легко становилось! Мать сразу понимала, в чем дело. Мои бешеные глаза! Огромные! Как у влюбленного барана! Я видел все как в увеличительное стекло. Как в сильных, супермощных очках! И спать... Очень хотелось спать. Один раз я так обожрался, что уснул, а меня вырвало! Меня полоскало, а я спал, как крот! Пацаны будили-будил и, потом они испугались и побежали за матерью. Она меня нашла и, разжав рот, вложила маленький гранат. Крестьянский брильянт. Раньше это была сережка. Она осталась без пары. Мать вынула камешек из оправы и клала мне его в рот, когда я не мог заснуть. Он действовал и чтобы проснуться. Как она не боялась, что я его проглочу?

В тот раз я очнулся от ледяной воды. Мать притащила меня к речке и отмывала. Она была вся в моей рвоте! С ног до головы! Даже платок! Она была серьезна. Она не сказала ни слова. Только нажала мне за ухом, и я выплюнул темно-красный камешек. С тех пор я обходил эти фиолетовые цветочки...