Дмитрий Бортников - спящая красавица

Она спала. Она прилегла на часок. Так, да, наверное, именно так все и было. Даже не переодевшись.

В своем белом халате. Она спала глубоко и крепко. Это сразу видно. В этом не было сомненья. Даже у меня. Правда. Она не притворялась.

Я остановился там, где нужно. Замер. Так, что она была вся передо мной. Да. Вся на этой кушетке. Я ничего здесь не видел, кроме нее. Ни одной вещи. Ничего.

Она спала вся. Полностью. Я понял наконец-то, чего так хотел. Именно эти минуты. Когда я смотрю на нее. Вижу ее всю. Спокойно, не далеко и не близко. Может быть, она поняла это? Сразу. Она почувствовала меня. Да. Что у меня что-то не так. Что-то не так, как у всех. Я думаю — да. Она сразу все поняла. И теперь она лежала передо мною так, будто ей все равно. Она забыла обо мне и забыла о том, что забыла... Забыла о глазах и вообще о том, что на нее можно смотреть.

Отсюда ее равнодушие. Поэтому. И мир, разлитый в лице. Я не прав? Нет? Я не знаю... Только этот мир заливающий ее скулы, ее щеки из-под закрытых век...

Конечно... Да. Со мной ей было все просто. Читать меня? Даже не надо. Нет нужды. Как открытая книга? Даже нет. Я был как отрывной календарь на стене. Только отрывать один лист за другим. Каждый день сам все о себе расскажет. И мои странности... Все это было слишком видно. Да. Как на ладони. Меня можно было взять одной рукой. Легко.

Она была на своей территории. В своем стеклянном коконе. Без любопытства и без ревности.

Глядя на нее, я думал, что все женщины во сне — идут одним путем. Возвращаются домой. В свою страну, в свое царство.

Ее лицо было так призрачно... Так красиво, как бывают красивы лица людей, смотрящих вдаль... Так вдруг... Не боясь ни чужих глаз, ни горизонта, ни того, что смотрит из них.

Черты красоты будто стерлись. Разгладились. Их будто смыл покой. И это лицо вдруг утратило личность. Да. Правда. Она будто встала из своего лица... Оно показалось вдруг совсем-совсем незнакомым. Я отвел глаза и снова! Быстро раз — и посмотрел! И снова увидел его так. Как впервые. Я не узнал этого лица... Оно мне никого не напоминало! Ни одного человека! Совсем незнакомое... Я не думал, что еще раз переживу это чувство. Да. Как тогда, когда увидел ее впервые. Когда она мне показалась абсолютной незнакомкой. Это ведь очень странно. Нет? Стоит нам кого-то встретить впервые — как мы уже начинаем что-то делать с лицом незнакомца. Мы проживаем его в считанные секунды. Да. И потом оно становится знакомым...

Я стоял и никак не решался. Мое тяжелое дыхание. Мое? Да. Я втягивал ноздрями воздух этой комнаты. Ее комнаты. Густое радужное пространство... С ее вещами, с запахом каждого дня... Ее праздники, слова и косметика... Ее смех...

Я уже стоял рядом с ней, и тут оказался еще ближе. Еще. Очень близко!

От страха, что она вот сейчас проснется, — я встал на колени! Я бы не хотел ее разбудить. Не сейчас! Нет! Только не сейчас... Не здесь... Потом. Да. Не надо сейчас!.. Когда-нибудь... Когда она сама откроет глаза... Сама...

Всегда решает последний удар. Да. Предчувствие — это уже поздно.

От нее шли волны. В этом белом халате. Она была связана со смертью. От нее веяло этим. Из самого сердца льда... Да. Именно... Будто она покоилась в сердце горы. В хрустальном горном покое...

Я улавливал этот запах. Этот призыв.

Я ничего не хотел. Ничего. Ни единого движения. Я вдыхал ее запах. Повсюду. Везде. Меня уже ничто не волновало. Ни смех, ни слова.

В этом было что-то действительно от смерти. В том, как я стоял на коленях перед ней и вдыхал ее запах. В том, как мы были. В тишине, в той тишине, когда не слышно самой тишины. Я вдыхал ее повсюду. Она опустилась ко мне. В ней была серьезность.

Я слышал этот призыв из самого сердца тревоги... Ее запах... Мои глаза были широко открыты... Я дышал ею. Везде. Да. Повсюду. Около пупка, под мышками... Я спускался и поднимался снова по склонам этой хрустальной горы... Да. Может быть, я умер в тот момент. Умер...

Я вдруг видел мать. В моем убежище... В моем саду... Наверное, я видел кого-то, да... Люди так похожи в садах.

Мы с ней уходили в лес. Собирать травы. Для ее ведьминской кухни! Это были еще те походы!

Здесь, на берегу пруда, заросшего, гниющего пруда, я это вспомнил. Начиналось всегда с моих волос. Я оброс, как кокос, и терял волосы повсюду. Везде. Тонкие, белые-белые. Плохие волосы. «Не жилец, нет, этот — не жилец», — говорил дядя, разглядывая меня. Будто брал в лапу. Как цыпленка. Уж не знаю, но волосы падали со страшной силой.

Так вот, да, волосы... «Нельзя их оставлять в лесу, — учила мать. — Платок повяжи. Мой. Вот этот». Насчет волос у нее строго. Она готова была собирать их по кустам. Никакого следа. Ничего не оставлять за собой. Никакого присутствия. Сначала я ее помню с косами в лесу, а потом она уже носила платок.