Я не умел повязывать. Так и не научился. Это она мне завязывала. По-бабьи, у нас так говорили. А теперь — не знаю. Раньше — так.
Она пропускала концы под горло, да. Под подбородок. Ну, сначала как обычно, на лоб, а потом раз — и пропускаешь под горлом. Такой большой сине-серый платок. Уже в платке я какое-то время стоял, прислушивался. Звуки были непривычны, издалека. И еще. От платка пахло ею, волосами ее, головой. Теплый запах. Потом, наверное, он пах мною. Да. По возвращении. Она, наверное, чувствовала. У нее был тонкий нюх. Она, что называется, имела нос. Отсюда эти странные, сильные эмоции. Непредсказуемость. Гнев, слезы, крик, головная боль. Приступы боли, от которой она криком кричала. Серьезно. Я не шутил и не шучу. Наверное, надо было ей помочь. Да. Как- то облегчить... ну хоть как-то. Я не знаю. Мы ведь были дети, я и Ольга. Совсем одни с ней. Я думал, мать вот-вот умрет. Она вдруг начинала говорить странным голосом. Глухим, рокочущим, будто специально хотела внушить нам ужас. Напугать. И еще. У нее в такие моменты что-то начиналось с глазами. Они косили. Вдруг. Начинали западать. Белки становились как снег. Глаза становились тяжелыми, непослушными. А потом они вовсе закрывались.
Она бредила. Стон. Ее стон. Такой горловой, да! у меня мурашки по голове бегали! Такая головная боль, она после лежала три дня, приходя в себя. Это не слова. Нет. Так и было — она возвращалась в себя. Она так далеко уходила за время боли. А потом — обратно.
Приходил врач и давал больничный. Она смотрела в потолок. Врач пожимал плечами, как гость, которого не узнают. Да. Мать, сжав зубы, что-то говорила...
Все нормально, все пройдет, она сама все знает, да, все сама. Всегда сама. Врач собирал манатки, как на пожаре. Как в зоопарке, где открыли клетку льва! Он пятился к выходу! Мать могла его побить. Ударить! Он это чуял! У врачей тоже есть — нос! Они знают, когда надо смываться! Когда дело плохо!
Мать поднималась на локте. Она смотрела в окно, на нас. «Ушел?» — говорили ее глаза. Мы кивали, кивали, да-да, всё. Она со стоном падала, и мы мчались с Ольгой за водой.
Мы только воду носили. Молча. Ни единого шороха! У матери в такие моменты мозг был наружу! Он пульсировал!
Я смотрел на нее. Незаметно. Ти-ихо-о-онько тянул занавеску, и она — там. Она была такой одинокой, совсем одна. Такая большая боль. Облако боли, гроза боли... Мухи во дворе причиняли ей муку! Падение листьев. Ветер, играющий с занавеской! Всё! Любое движение! Шорох! Нам надо было исчезнуть! Дать ей покой! Ее мозгу. Ее сердцу.
Но эти приступы начались позже. Сначала — нет. Сначала — все было впервые. Так неожиданно, свежо...
Это потом только начались приливы и отливы! Слезливость. Она стала хныкать! Откуда я знал, что это климакс? Да я вообще не обязан был ничего знать! Ничего!
А тут слезы! Постоянно! Стоило повернуться спиной — и начиналось! Рыданья!
«Не хочется есть... Пойду на речку... » И снова вагоны слез! Баржи вздохов!
«Вот и ты! И ты! Вы все меня ненавидите! Я мешаю жить! Да?! Скажи, да или нет!»
И погнали пчел в Одессу! Да если б пчел, а то КамАЗы причитаний! Это была не просто стена плача! Это была Великая китайская стена жалоб! Да если б я знал... Да если б я знал, откуда здесь уши растут... А так... На нашем дворе даже куры плакали! Петух выплакал все глаза! Какое тут топтать жен! У него гребешок стал прозрачный! Вокруг была печаль! Мы все варились в этом жирном бульоне ее грусти.
Наступила вечная осень. Сентябрь без конца и края! Как мы все выплыли на серединку сентября, так и зависли! Полнейший серый штиль! Какие тут сезоны? Даже если и была зима, я ее не заметил!
Полусон. Непонятность. Капризы. Загадочность течения женских соков. Вся природа была в климаксе! Эта чертова грусть была разлита повсюду! Это была плохая сказка! Если б на всю деревню нашла куриная слепота, я бы не удивился! Даже земля вздыхала! Я не вру! Даже вода в колодце стала соленой!
Это был один гигантский прилив. Я, Ольга и даже дядя стояли по самую нижнюю губу в этом океане! У нас не было плота! Если б мы знали заранее — позаботились бы! Не стали бы хлебать этот жирный грустный бульон!
Но все это еще предстояло. А пока были тысячи сумерек. Лес. Мои черные зрачки разбухли! Как от гашиша! Они сейчас лопнут! И спина матери впереди.
***
Подготовка. Корзинка. С такими уже никто не ходил. Я видел — в такие мужики кидают гвозди, шурупы. А мать ходила. Именно с ней. С одной и той же. Да. Туда она складывала хлеб и колбасу. Воды мы наберем в роднике. Она знала родник.
Читать дальше