Андрей Яхонтов - Роман с мертвой девушкой

Многих заставила поежиться подробность: когда гроб взломали, глазам собравшихся предстал скелет, свернувшийся в позе эмбриона. По рядам прокатились ропот и смешки: дескать, бедолагу-покойника перекорежило, когда услышал фуфловические стансы. Просто ради спортивного интереса и чтобы дать укорот злым языкам и пресечь сплетню, не откладывая возникших подозрений в долгий ящик (куда всем в перспективе предстояло сыграть), разворошили еще несколько могил (далеко ходить не пришлось) — и обнаружили: деятели прошлого, коим Фуфлович посвящал эпитафии, — перекособочены, будто их колбасило в наркотической ломке!

Вдохновленный силой своего дара, Фуфлович «на бис» исполнил несколько концертных речитативов, и живые с восторгом наблюдали, как ходят ходуном и мелко дрожат кости мертвецов. В раритетном, пованивающем трупными миазмами лапсердаке, Фуфлович гусаком расхаживал среди курганов свежевырытой почвы и пенных залпов шампанского, внимая здравицам в свою честь. Толстуха-диетологиня, без устали напоминая, что является внучкой выцарапанного из земли и воскресшего для новой жизни феникса-инсургента, горделиво раздавала автографы. Улучив минуту, она шепнула мне с мягким укором, указывая на триумфатора блуждающими (после выпитых залпом двух стаканов коньяка) глазами:

— Теперь он будет писать так же хорошо, как мой дедушка. Какой ты глупый! На его месте мог быть ты!

На рейде я провожал Фуфловича, отправлявшегося в турне по скандинавским фиордам — выхлопатывать Нобелевку. Мутные волны бились о берег, Фуфлович в наполеоновской треуголке, сшитой на заказ в ателье меховщицы, из шкуры моржовой скрестив руки на груди, смотрел вдаль. Гудели корабли.

— Зачем тебе эти треволнения, Казимир? — спросил я.

Фуфлович надул изъязвленные альвеолами ланиты.

— Ты не понимаешь… Международное признание поэту моего уровня необходимо, как нефть странам Европы. И другим государствам, лишенным полезных ископаемых. Чем я хуже Пастернака или Бродского? Почему они присвоили себе предыдущие денежные транши — в области культуры, я имею в виду? Или этот, как его? Бунин… Тот еще субчик. В крахмальных сорочках, с «бабочкой». Тьфу! Носил лакированные, говорят, штиблеты. И менял носки. Одно слово: гадина! Ты читал его зоофилические заморочки? «Хорошо бы собаку купить…» Это же кощунство! Это выпад против Ротвеллера! И его кусачей таксы! А взять Пушкина… Он вообще… Инородец… Араб… Ты когда-нибудь спал с негритянками? Их хоть щеткой скобли, хоть мочалкой… Не отмоешь добела! Какую любовную лирику этот антихрист мог создать? Нот Дантес его и прищучил… Шлепнул. Как приблудного пса. Это Дантес… Наш парень. Любовью занимался исключительно с собственным дядей. Как прекрасно и целомудренно! Вся гамма чувств — внутри семьи… Влюбленность Дантеса в Наталью Николаевну — вымысел. У нее было четверо детей. Какая любовь? Курица-несушка. Читал стихи Дантеса? Я не мог оторваться. Закачаешься! Настоящий, тонкий, пронзительный мастер. Пушкин мечтал застрелить его. Из зависти. Но настоящая поэзия умеет за себя постоять. Кстати, и Наталья Николаевна недурно рифмовала. Куда лучше мужа! Он ее за это и невзлюбил…

Глаза Фуфловича блестели слезами солидарности с женщиной-поэтессой. Размазав благотворную влагу по рдеющим щекам, Казимир прибавил:

— Вот увидишь, я стану фото- и телегеничен, пробьюсь через тернии…

Гондольский, которому я живописал сцену нашего прощания, интерпретировал фуфловические слова по-своему:

— Молодец, добьется своего. Только бы не сбился с дороги. Только бы не на одного Дантеса ориентировался! Слава и почет достались низкорослому арапу на законных основаниях! Дантес был высок и строен. А близорукая, как крот, Гончарова занимала первую строку в рейтинге смазливости. История не знает сослагательного наклонения в выборе наилучшего. В данном случае — метиса-мулата, бастарда-чудилы. Камер-юнкеришки. Дантес-то был в чиновничьей табели о рангах званием выше. Кроме того, неразборчивый в связях Пушкин прославился и как разносчик венерических заболеваний. Такое не изглаживается из памяти благодарных потомков. Бок его был разворочен дуэльной пулей. Лейб-медики и представители высшего света, придворные дамы и кавалеры любовались рваной раной. Из нее вываливались наружу кишки! История делегирует в бессмертие именно — обезображенных, неприглядных, вызывающих омерзение. Гоголя с его длиннющим сопливым носом и сальными волосами, уж не говорю, что славился постоянным несварением и бурчанием в желудке, посиневших в петле Есенина и Цветаеву. Размозжившего себе висок Маяковского. Отощавшего в лагерях Мандельштама. Растолстевшую до неприличия Ахматову. Сифилитка Ленина. Рябого Кобу. Пастернак был трусоват. Бродский — картав. И тунеядствовал. Бунин, по чьим стопам идет Фуфлович, гонялся за лесбиянками. Вот бы и Фуфловичу взять с него пример…