Дмитрий Леонтьев - Охотники за удачей

— Хуже уже не будет, — отмахнулся Сидоровский. — Да и не о том я думал, когда ему оплеуху отвешивал. Это же он, подонок, девчонку до самоубийства довел. Своей грязной, псевдоразоблачающей статьей… И что я вижу, когда входу в номер? Он плачет, но труп фотографирует! Ты понимаешь?! Плачет и фотографирует!

— А что ты от него ожидал? Мерзавчик, он и есть Мерзавчик. Рано или поздно это должно было именно так и закончиться… А вот врезал ты ему все же зря. Он ведь все равно не понял — за что… А у тебя будут неприятности.

— Начихать. Не впервой.

— Смотри, — пожал плечами Устинов, — тебе жить… Стало быть, ты уверен, что это было самоубийство?

— Самоубийство, — кивнул Сидоровский. — Весь вчерашний вечер она провела с Мер… с Филимошиным. Около десяти часов вечера она вернулась в номер, примерно в то же время к ней зашел импресарио. Они с полчаса обсуждали свои дела, причем она выражала желание задержаться в нашем городе еще на некоторое время. С его слов, она была весела, на редкость жизнерадостна, общительна. Импресарио это обрадовало — в последние месяцы она находилась в жуткой

депрессии… А в девять часов утра он принес ей утреннюю газету. В ней-то и была напечатана эта мерзость. Импресарио и не думал, что она на это так отреагирует. Подобная гадость бывала уже не раз… Она словно окаменела, увидев эту статью. Импресарио пообещал ей заняться этим делом лично, опубликовать опровержение, подать в суд, найти виновных, разобраться, и так далее… Она вышла в коридор, начала стучаться в один из номеров (потом я установил, что этот номер снимал Филимошин). Не получив ответа, вернулась к себе, под надуманным предлогом отделалась от импресарио и заперлась в номере. Импресарио хотел дать ей время придти в себя и полчаса не тревожил. Через тридцать минут постучался, но не получил ответа. Он забеспокоился, сбегал за обслугой, портье нашел запасные ключи от номера, открыл дверь… Они тут же вызвали врача, но было уже слишком поздно. Смертельная доза снотворного… И не только снотворного, ты бы видел, сколько там пустых бутылочек из-под лекарств. Помочь было уже нечем: мертвым промывание желудка особого облегчения не приносит… Я подозреваю, что, охотясь за сенсацией, Мерзавчик вскружил ей голову, а в ее состоянии любая мелочь воспринималась как трагедия, не то что такая подлость. Вот это и стало последней каплей.

— Полагаешь, влюбилась?

— Не знаю. Но иллюзия могла возникнуть. Филимошин красивый, здоровый мужик, язык хорошо подвешен, манеры благообразные, одевается со вкусом… Только один недостаток — Мерзавчик он… Ну, а человеку на грани нервного срыва много ли надо? Депрессия, плюс очень напряженные дни, интенсивная работа… Да, я думаю, что это самоубийство… А ему даже доведение до самоубийства не пришьешь, все слишком хлипко… Открутится и в этот раз. Вот я и не выдержал — врезал ему разок, от души…

— Да уж, от души, — с удовольствием вспомнил Устинов. — Бедняга всю мебель в номере сгреб…

— «Бедняга»! — передразнил Сидоровский. — Убийца он, а не «бедняга». И что самое поганое: он ничего так и не понял. Ни-чего. Для него это самоубийство не больше чем досадное недоразумение, несчастный случай, чуть-чуть покалывающий совесть… Если она у него вообще есть. Надо же: плачет и фотографирует! Вот я и засветил ему пленку… И самому ему тоже… засветил.

— Если он ничего не понял, то и смысла бить его не было. Теперь только вопли о «милицейском беспределе» начнутся, да карьеру себе подпортишь. Кроме удовольствия, ты ничего с этого не получил.

— Зато какое удовольствие! — подчеркнул Сидоровский. — А карьера… Я ж «вечный оперативник», Коля. Генералы, они в других семьях рождаются. Их, словно особые виды овощей, в тепличных условиях выводят. Там заранее каждому овощу табличку привешивают: «генерал выдающийся», «видный деятель государства Российского», «директор института особо умный»… А наш с тобой предел на бирочке с рождения обозначен: «майор обыкновенный». А выгонят… Я себе работу всегда найду. Опыт у меня немаленький, в лучших местах с руками оторвут. Может, так оно и было бы лучше, да сам уходить не хочу. Я — сыскарь, Коля. Сыскарь, от макушки до подметок. И люблю свою работу, хотя… подчас и ненавижу ее до зубовного скрежета…

На балкон гостиничного этажа, где они курили, ожидая окончания работы экспертов, заглянул встревоженный портье.

— Господин капитан, — обратился он к Сидоровскому, — помогите, пожалуйста. Там, внизу, в холле, один посетитель разбушевался. Рвется в номер к покойной… Сильно выпивши… Может быть, вы его знаете — некто Врублевский. Очень горячий молодой человек. Непременно хочет пройти. Говорит, что ему обязательно надо ее увидеть и проститься… Я уж объяснял, объяснял… Помогите…