Уилл Селф - Дориан - имитация

— Я больше в турецкие бани не хожу, — ответил большой черный щеголь, — сам знаешь.

— Знаю, но вдруг тебе полегчало.

— Не полегчало. Если хочешь знать, стало только хуже, есть неохота, пить неохота, и уж совсем неохота кувыркаться в бане. А тут еще это, — он указал на россыпь ярко-красных прыщиков, зигзагом шедшую между его сосками, придавая обритой груди щеголя такой вид, точно ее пропорол плохо заточенный меч Зорро.

— Ой, сладенький! — Дезире, подойдя, обнял его. — Все пройдет. Ты мазался мазью, о которой я говорил?

— А, нет, да от нее и проку никакого не будет. Я знаю , что это такое.

На полсекунды наступило натянутое молчание — и сразу же прервалось. Бэзил, малыш, подай мне мое барахло, ладно? — сказал один, а следом отзвенели и двое других: Мне тоже! Ага — и мне.

— Живя с этой троицей, Генри, я временами вспоминал характеристику, данную геям Уильямом Бакли-младшим: «пол, не способный закрыть рот», однако это говорил во мне ты, поскольку истина-то состоит в том, что Ди, Рея и Дезире вытащили меня из хрен знает какой канавы. Они позволяли мне корчиться на их полу, кормили меня, — чего же жаловаться, что я бегал по их поручениям, а временами играл при них роль камердинера? Суть в том, что они проявили ко мне хоть немного любви. А это было намного больше того, что я получал от кого бы то ни было в течение очень и очень долгого времени.

— Сегодня, я думаю, ворот хомутиком, Бэзил.

— Пожалуйста, Бэзил, мою накладную грудь.

— Будь добр, передай мне лифчик, Бэзил.

Бэз приносил из ванной бритву, крем для бритья, горячую воду. Члены, мошонки и ноги подбривались, затем затягивались в атлас и сетчатую ткань. Нахлобучивались парики — платья, блузки, рубашки надевались и чистились щеткой. Камердинером Бэз оказался на редкость расторопным и сноровистым, быстро и гладко помогавшим им облачаться в мантии их преувеличенной женственности: женщина-вамп в золотой парче, упеленутая в шифон южная красотка, über -нянечка в светлом парике и блузке с хрустким, точно корочка пирога воротничком.

Кто-то с силой заколотил по двери.

— Ты заказывал пиццу, Бэзил?

— Нет, девочки, у вас же дневное выступление, я не думал, что останется время на…

Удары не прекращались.

— Ты бы посмотрел, кто там, Бэзил, — сказал леди Ди.

Бэз приотворил запертую на три цепочки дверь. Показалась полоска кожаных ковбойских сапог, синих джинсов, белого хлопка и светлых волос. Полоска Дориана.

— Кто это, сладенький? — позвал Рея.

— Это… это…

— Друг, — подсказал Дориан.

— Друг.

— Ну-у, Бэзил, — сказал Дезире, — кроме нас, трех первых тутошних дам, у тебя здесь друзей нет.

— Нет, правда, это друг — из Лондона.

— О, хрисаради, — вскричал Рея, — впусти, дай на него полюбоваться.

— И Дориан вошел — переступил порог и вторгся в лоно поддельной семьи. В чем он и вправду силен, так это в умении мгновенно напускать на себя выражение щенячьего добродушия. Да он и выглядел так, точно не выбрался еще из щенячьего возраста, и трио с авеню Б сочло это несколько слишком уж замечательным. Дориан ступал по сору, словно того и не было. Думаю, это общение с тобой, Генри, натолкнуло его на мысль изображать вычурную учтивость; что ж, они только взвизгнули от восторга, когда Дориан перецеловав их руки, произнес: «Очарован знакомством, дамы».

— Но и при этом подозрительности они не утратили — да благословит их Бог, — им было известно, через что я прошел. Они понимали — у человека, павшего столь низко, не остается друзей, заслуживающих такого названия. И повели себя с Дорианом до крайности официально, расспрашивая его так, словно тот был искателем руки и сердца, а они — тремя старыми девами, тетушками, опекавшими мою добродетель. В конце концов, им пришлось уйти, однако они взяли с меня обещание вернуться назавтра. Назавтра я не вернулся. И послезавтра тоже.

— Я был бессилен противиться Дориану, Генри, всегда был бессилен, да мне и не хотелось ему противиться — я просто снова жаждал его. Мне казалось, пока я не вернусь к гребанному гаррику, все будет о-кей, проблема, — насколько я ее понимал, состояла в нем, именно в нем. Не в Дориане. И вот, в тот летний день восемьдесят второго он забрал меня, смахнул с меня пыль и повез по магазинам.

— Мы мотались по окраине, перескакивая из машины в машину, из магазина в магазин. Это было что-то вроде пародии на любой когда-либо виденный тобой, Генри, фильм о закатившемся в Нью-Йорк простофиле-провинциале. Дориан намеревался взять Манхэттен приступом; я же должен был открыть ему несколько дверей, а для этого мне требовалось почиститься и приодеться. Я нуждался в том, чем щедро снабжал меня Дориан, и испытывал к нему подлинную благодарность. И сейчас испытываю, несмотря на все случившееся после. Он забрал меня с авеню Б и перенес на пятьдесят кварталов севернее, в Пальмовый дворик «Уолдорф-Астории». Ты ведь знаешь, как благотворно сказываются на человеке такие перемещения, не правда ли, Генри?