Андраш Беркеши - Последний порог

— Что касается Радовича, то оно оказалось безрезультатным. Но не совсем, что и явилось причиной моего визита к вам. — Из внутреннего кармана Эккер вытащил смятую бумагу, развернул ее и, положив себе на колени, принялся разглаживать. — Вот уже несколько дней, как я испытываю угрызения совести в отношении моего друга Чабы. — Профессор бросил беглый взгляд на хмурого студента: — Я пытался доказать Чабе, что на его дружбу Радович не отвечал взаимностью и даже злоупотреблял ею. — Эккер перевел взгляд на генерала, обращаясь теперь к нему: — Моя основная мысль, что об искренней мужской дружбе можно говорить лишь тогда, когда один человек не скрывает от другого своего отношения к основным жизненным вопросам. Между тем, если Радович действительно коммунист, он не мог сказать об этом Чабе Хайду, следовательно, он не доверял ему, а мы не можем считать себя искренними друзьями тех, кому мы не доверяем.

— Так оно и есть, — категорически заявил Гуттен. — Об этом и спорить не стоит.

Чаба заметил, что все смотрят на него, ожидая, что и он выразит свое мнение, но у него не было никакого желания спорить с ними. Все равно никто из них не поймет, что утаивать некоторые вещи можно и тогда, когда любишь человека, и это вовсе не является признаком какого-то недоверия к нему. Милан скрытничал, потому что любит его и не хочет навлечь на него беду.

— Я взял с собой, конечно с разрешения ответственных лиц, страничку из признания Радовича. Вот что он пишет о дружбе с Чабой. С вашего разрешения я прочитаю вам этот отрывок. — Взгляд маленьких глазок профессора пытливо пробежал по лицам присутствующих, которые напряженно его слушали. Это показалось ему хорошим знаком, и он приступил к чтению: — «Со студентом медицинского факультета Чабой Хайду я познакомился два года назад в Берлине. Хорошо помню, что впервые разговаривал с ним на клубном вечере в университете. Тогда я еще не знал, из какой он семьи, но мне было достаточно нескольких минут, чтобы прийти к решению никогда больше не общаться с ним. Я сразу же понял, какой хитрый и расчетливый человек этот молодой джентри».

Для большего впечатления Эккер в этом месте сделал паузу, в выражении лиц окружающих теперь он видел не только любопытство, но и удивление.

— «Чаба Хайду до глубины души фашист, но не из тех громогласных карьеристов, а из тихих ненавистников. Помню одно из замечаний, которое я услышал от него в первый же вечер: «Знаешь, друг, — я это говорю только тебе, венгру, — если даже Гитлер не сделает ничего иного, как только освободит человечество от евреев, то он одним этим навеки впишет свое имя в историю». Мне было, конечно, противно слышать это. Позже я узнал, кто такие Хайду. После долгих раздумий я принял решение использовать этого фашистского щенка, антисемитского потомка джентри, конечно, не для того, чтобы привлечь его к нелегальной работе, а чтобы под прикрытием дружбы с ним самому заниматься этой работой. Считаю, что мне это удалось. Отец Чабы Хайду — генерал, дипломат и военный советник фашиста Хорти, его дядя Вальтер фон Гуттен, подполковник генерального штаба, — восторженный и преданный сторонник фюрера, в чем я не раз убеждался. Какая прекрасная среда для моей работы! Никто, конечно, не мог и подумать, что друг семьи Хайду занимается нелегальной коммунистической деятельностью. Должен заметить, что Чаба Хайду иногда в компании друзей делал заявления, которые некоторым могли показаться либеральными. Но Чаба как-то по секрету сказал мне, что это не что иное, как хитрая провокация, к которой он прибегал для того, чтобы узнать, какую политическую позицию занимает тот или иной человек. Так, например, перед профессором Эккером, о котором ему было известно, что он далеко не во всем согласен с нацистами, Чаба высказывал демократические суждения». — Кончив читать, Эккер поднял глаза: — Вот это я и хотел вам сообщить для своего успокоения и оправдания. Если желаете, можете сами ознакомиться с написанным Радовичем.

Воцарилось молчание, глубокое и неподвижное. Все переглядывались, по никто никак не хотел говорить первым.

— Какое неслыханное бесстыдство! — сердито воскликнула генеральша. — Слов нет. Написать такое!

Генерал, докурив сигарету, с улыбкой повернулся к жене, в глазах его затаилось строгое выражение.

— Что ты, дорогая! Что тебя так рассердило? Радович написал правду. Неужели ты до сих пор не знала, что твой сын антибольшевик? — Госпожа Эльфи удивленно взглянула на мужа. — Мы должны быть благодарны Радовичу за написанные им правдивые показания. Представь себе последствия, если бы он дал относительно нашей семьи ложные показания. Даже во враге надо ценить честность.