Андраш Беркеши: Последний порог

— Туда идти не стоит, — произнес Чаба, останавливая девушку.

— А что там происходит?

— Да всякое... — Он поднял воротник своей куртки и привлек девушку к себе. — Не нравятся мне подобные вещи. Помочь все равно нельзя, только нервы портишь. — Напрягая зрение, он смотрел на беснующуюся толпу, вслушивался в говор, стараясь услышать хоть одно понятное слово, но, кроме криков «еврей», ничего не разбирал. Однако этого было вполне достаточно, чтобы воссоздать точную картину происходившего. Увлекая за собой девушку, он направился к остановке. — Потому-то мне и не нравится здесь жить. Наверняка опять разгромили еврейский магазин.

Девушка молча следовала за ним. Ей вспомнился арестованный художник, знакомый Чабы.

— Как звали твоего приятеля-художника? — спросила она.

— Понятия не имею, кого ты имеешь в виду.

— Того, у кого любовницей была немецкая девушка.

— Витман, — мрачно проговорил юноша.

Перед его глазами возник худенький Пауль с лихорадочным взором. Эмигрировать он не захотел, хотя в прошлом году такая возможность ему представилась.

На остановке ветер усилился, ожидающие жались к стене узенького здания.

«Пауля, наверное, уже нет в живых, — подумал Чаба. — Весной Милан сказал: «Пауль — гений, подобный талант исключителен, он рождается один раз в сто лет». Может, юноша и гений, сам я так утверждать не берусь, поскольку в изобразительном искусстве не разбираюсь, во всяком случае, из-под руки Пауля выходили довольно странные полотна. И чего он достиг со своей гениальностью?» Мысли его расплывались. Он смотрел на людей, молча ожидавших поезда — в основном это были женщины и, судя по одежде, служащие, люди небогатые, — и размышлял над тем, почему этих робко уступающих дорогу, молчаливых обывателей охватывает иногда такой безудержный порыв ненависти. Ребята в университете рассказывали, что, когда полицейские уводили Витмана, толпившиеся возле подъезда зеваки избили его в кровь, да и Эрику оплевали с головы до ног.

Уже позже, стоя на задней площадке вагона, он заявил девушке:

— Знаешь, Анди, я очень рад тому, что я не немец, а еще больше тому, что ты не еврейка.

— Иначе бы ты меня не полюбил?

— Ну как не полюбил... Только все было бы гораздо сложнее. — И он не торопясь, дрожащим от волнения голосом рассказал историю Витмана.

Андреа она поразила. На мгновение перед ее глазами появлялось красивое личико Эрики Зоммер, и она думала, как бы сама поступила на ее месте. Пауль не хотел связывать ее судьбу со своею, но Эрика заявила, что любит его и всю ответственность взяла на себя. Может быть, и сама не верила, что такие идиотские законы могут восприниматься всерьез.

— А девушка сейчас где?

— В каком-то концлагере, — ответил Чаба. — А отец ее избежал ареста, только публично отрекшись от своей дочери.

— Бедная девочка!.. — проговорила Андреа, отворачиваясь и прислоняясь лбом к прохладному вагонному стеклу.

Состав, громко грохоча, мчался мимо берлинских домов.

Мадам Эльфи любила второкурсника-теолога Эндре Поора, как своего собственного сына. Под влиянием ее уговоров Роза Поорне, болезненная, чуть сгорбившаяся женщина, прислала своего сына в Берлинскую теологическую академию. Эльфи, находившаяся в хороших отношениях с некоторыми лидерами евангелической церкви Берлина, легко уладила вопрос о том, чтобы Эндре стал получать стипендию. Поступила она так не потому, что семья Пооров в этом нуждалась, ибо витязь Виктор Поор был управляющим германо-венгерской торговой компании, членом комиссии, контролирующей работу многих предприятий, и его дохода хватило бы на учебу за границей пятерых детей. Эльфи действовала подобным образом для того, чтобы гарантировать присылку Эндре на учебу на все сто процентов.

— Столь почетное предложение, дорогая Роза, вы отклонить не имеете права, — объясняла она.

Мадам Эльфи отнюдь не интересовало, испытывал ли Эндре какое-либо влечение к профессии священника, она просто рассчитывала, что, если один из детей семьи Пооров будет учиться в Берлине, его близость благоприятно скажется на формировании характера Чабы. В этом и заключалась подлинная причина ее настойчивости. Ее уже несколько лет беспокоила принимающая особый оттенок прямота Чабы. Она хорошо знала, что младший сын восторженно в нее влюблен, слушается ее, но внутренне чувствовала его склонность к цинизму, равнодушие к семейным традициям, недостаток энтузиазма. Долгие годы она тайком надеялась, что Аттила станет солдатом, а Чаба — священником. Однако перед экзаменами на аттестат зрелости младший сын решительно заявил, что хочет стать врачом.