Андраш Беркеши - Последний порог

— Дело в том, уважаемая госпожа, что Чаба не пожелал подтвердить моего обещания.

— Как это так? Он что — отказался?

— По сути дела, да. Он, правда, молчал, однако упрямое молчание в такой ситуации равносильно отказу.

— Боже праведный, этот ребенок сведет меня с ума! — запричитала госпожа, и Эккер уловил в ее голосе нотки страха. — Уважаемый господин профессор, я готова принять вас и поговорить.

На несколько секунд в трубке воцарилась тишина. Госпожа уже подумала, не положил ли ее Эккер, как вдруг он заговорил:

— Если разрешите, уважаемая госпожа, я хотел бы дать вам один совет.

— Разумеется, вы очень добры.

— Я вам советую и прошу вас одновременно разрешить мне в вашем присутствии поговорить с Чабой. Я бы хотел объяснить ему кое-какие вещи, а вас, уважаемая госпожа, просил бы поддержать меня.

Генеральша с облегчением вздохнула.

— Буду очень вам благодарна, дорогой Эккер, — затараторила она, — очень благодарна. Большое вам спасибо за вашу добровольную помощь.

Спустя час профессор Эккер в сопровождении Эндре уже появился на вилле генерала Хайду. Позвали Чабу, который, увидев профессора, очень удивился, не зная, чем вызван столь ранний визит. Чаба был явно не в настроении: он устал и совсем не выспался.

Вскоре в зал вошли Вальтер фон Гуттен и Аттила. Профессор галантно поцеловал ручку госпоже Эльфи, по-дружески поздоровался с остальными, а уж затем начал обстоятельно излагать свои мысли. После первых же слов профессора Чаба понял, что этот ранний визит предназначался именно ему, а он сам выступал перед членами семьи в качестве этакого обвиняемого. Чувство горечи и обиды охватило Чабу, которому захотелось поскорее уйти отсюда, чтобы не видеть никого.

А профессор Эккер тем временем продолжал говорить о том, что моральный долг требует от Чабы и Эндре по мере сил помочь следствию.

— Вы ночью, дорогой друг, — обратился профессор к Чабе, — ничего не обещали в этом направлении...

— И сейчас не собираюсь обещать, — перебил Эккера юноша. — Было бы очень странно, если, бы я доносил на своего друга. Я не был и никогда не буду доносчиком гестапо. И вообще, с меня довольно этой катавасии. — Повернувшись к матери, он спросил: — Я могу уйти?

— Нет. Ты останешься здесь! — решительно заявила генеральша. — И будешь отвечать...

— Ну прошу тебя, мама.

— То, о чем тебя просит господин профессор, не предательство. Ты понимаешь?

— Не понимаю, но все равно.

— Выяснилось, что Радович коммунист, а наша моральная обязанность заключается в разоблачении коммунистов. Тебе понятно?

— Наша? И моя тоже?

— И твоя тоже.

— Не знаю, какой моралью вы руководствуетесь. Милан — мой друг, а, по моим представлениям, дружба — это большое и святое чувство.

— Он твой друг? Это после того, что случилось?

— Да, и после этого тоже, мама. — Чаба осмотрел присутствующих. Лишь один Эндре не выдержал его взгляда и опустил глаза. — Я люблю его не как коммуниста, а как человека...

— Хватит рассусоливать! Радович коммунист, и это главное! — резко перебил его Вальтер.

Чаба с удивлением уставился на дядю. «И этот тоже завозмущался! А что бы он сказал, если бы я ему прямо в глаза заявил, что ненавижу гомиков?»

Гуттен перехватил взгляд юноши и, словно угадав ход его мыслей, сразу же стал более мягким и более покладистым:

— Не сердись, сынок, я разнервничался. Но в данном случае речь идет об очень серьезном деле.

— Я знаю, но от своего друга я все равно не откажусь. — Чаба бросил взгляд на Эндре и продолжал: — Другие пусть делают, что хотят, а я на сделку с собственной совестью не пойду. Хочу, чтобы вы меня поняли. Милан у меня на глазах не делал ничего такого, чтобы я мог заподозрить его в принадлежности к компартии.

Аттила встал и подошел к брату.

— Ничего? — удивленно спросил он.

— Ничего.

— Тогда разреши напомнить тебе кое о чем. Например, о том, что произошло летом прошлого года на Балатоне. Не помнишь? А разве тогдашнее поведение Радовича не свидетельствовало о том, что он коммунист?

— В прошлом году? Насколько мне известно, ничего подозрительного не случилось. Мы все вместе провели летний отдых, — затараторила генеральша.

— Вы с папой тогда как раз уезжали на несколько дней к дядюшке Пиште, — заметил Аттила.

— Да, помню. И что же случилось за это время?

— Да ничего особенного, — ответил Чаба. — Радович побил Бабарци, и ты знаешь, за что именно, однако это отнюдь не коммунистический акт. Не нужно быть коммунистом, чтобы научить Бабарци правилам хорошего тона.