Андраш Беркеши - Последний порог

У Эльфи, видимо, закружилась голова, так как она сразу же села. Чаба бросился к ее ногам:

— Отец требует, чтобы я умертвил Милана, но я ни за что на свете не сделаю этого. Я — врач и связан клятвой... К тому же Милан — мой друг...

— Радович сам умоляет о смерти, — перебил его генерал. — Ты уж и об этом скажи матери.

— Я что-то не пойму, о чем вы тут толкуете, — заволновалась Эльфи.

— Эльфи, — генерал подошел к жене, — твоего брата умертвили по приказу Гитлера. Вальтер был настоящий мужчина, верный патриот. Он не предал своих товарищей... и меня тоже.

— И ты принимал участие в заговоре?

— Не только принимал, но и участвую до сих пор. Радовичу об этом известно. Детали уже не интересны. Его подвергали пыткам. Чаба говорит, что Милан находится в таком состоянии, что не перенесет дальнейших мучений. Милан просил твоего сына о том, чтобы он умертвил его. Он боится, что не выдержит и тогда выдаст меня и еще десятка два людей. Эккер затем и перевел Чабу на новую работу, чтобы наш сын сберег жизнь друга. Однако, по-моему, если отбросить сентиментальности в сторону, Радович в любом случае приговорен к смерти, независимо от того, признается он или нет. Следовательно, вопрос стоит так: если Чаба вылечит Радовича, то тот станет предателем, нас с тобой арестуют, а сторонников нашего движения разнесут в пух и прах; если же он его умертвит, то погибнет всего лишь один человек, который будет жить и бороться дальше.

Генерал замолчал. Эльфи поразила жестокая логика мужа. Она задрожала, словно ей стало холодно. Невольно подумала о том, смогла ли бы она, оказавшись на месте сына, убить человека, которого любит. Генерал же расценил молчание жены как добрый знак.

— Удивительно, что мы должны умолять собственного ребенка, чтобы он поберег нашу жизнь и безопасность. Сын, скажи, кто для тебя дороже: мы с матерью или этот несчастный безродный космополит? Кто тебя вырастил? Кто сидел у твоей кровати, когда ты болел? Кто беспокоился о тебе — родная мать или Радович?

И хотя в его словах была определенная логика, Эльфи и Чаба все же почувствовали в них фальшь. Чабе особенно не понравилось то, как отец говорил о Милане.

— Чаба — мой сын, — проговорила Эльфи, — но действовать он должен не по моей или твоей указке, а по велению собственной совести. Он несет ответственность перед ней. Если он что и сделает не так, то отнюдь не потому, что хочет этого, а лишь потому, что не может поступить иначе. Я буду молиться за него. Ты, Аттила, не раз приказывал сыну, чтобы он отказался от своего друга. Ты — солдат, и я тебя понимаю. Бывают люди, которые способны менять свое мнение по приказу. Но я не понимаю, как ты мог просить сына, чтобы он умертвил Милана... своего друга... Выходит, ты способен просись и о том, чтобы убили меня...

— Эльфи, что ты говоришь?! Неужели ты так и не поняла, о чем идет речь? Важны не мы сами, а дело, которому...

— Для меня важнее всего сын, его счастье и спокойствие, и ничто другое, Аттила... ничто другое.

Чаба наклонился к матери и бережно поцеловал ее руку.

Андреа с такой страстью обняла Чабу, как будто он долгое время отсутствовал и вдруг неожиданно вернулся. Она целовала его и, прижавшись лицом к его груди, шептала ласковые слова. Чаба почти испугался столь бурного изъявления чувств возлюбленной, взял ее за подбородок и, поглядев ей в глаза, спросил:

— Что-нибудь случилось?

Голубые глаза девушки наполнились слезами, но через секунду она уже улыбалась:

— Ничего, просто я глупая. Видела плохой сон, и все. — Она потянула Чабу за собой: — Не обращай внимания.

Чаба послушно пошел за ней:

— Тихо, а то разбудим твоего отца.

— Его нет дома, он ушел после полуночи.

Чаба остановился у стола, расстегнул френч, закурил.

— Ты извлекала пулю из ноги Милана?

— Значит, это был все же он?.. — спросила она так, будто вовсе и не обращалась к Чабе с вопросом, а просто рассуждала вслух. — Я, конечно, не знала, что тот раненый — Милан. Но если бы и знала, то все равно помогла бы ему. А что с ним?

Дверь в комнату Андреа была открыта, и Чаба видел покрытый белой простыней диван, подушку, на которой осталась вмятина от головы Андреа. Чаба поднял взгляд на нее. Сквозь тонкое шелковое полотно ночной рубашки вырисовывались контуры девичьего тела, грудь, плавный изгиб бедер. На какое-то мгновение Чабой овладело страстное желание: хотелось схватить Андреа на руки и отнести на постель, забыться и забыть обо всем на свете. Однако через несколько секунд он отбросил эту шальную мысль, более того, она показалась ему просто странной и он какое-то мгновение недоумевал, как такое могло прийти ему в голову, когда необходимо было решать вопрос о жизни и смерти.