Андраш Беркеши - Последний порог

— И на какие же вопросы вы ждете ответа?

Эккер, не отводя глаз от лица Милана, потер мочку уха. Его явно нервировало безразличие. Радовича.

— На какие вопросы? Ну пожалуйста. Каким образом вам удалось бежать из заключения в тысяча девятьсот тридцать шестом году? Кто помогал вам бежать? Это, так сказать, о прошлом. Гораздо интереснее настоящее. Кто в настоящее время является руководителем вашей нелегальной компартии? Где находятся ваши подпольные типографии? Каким образом вы поддерживаете связь со своим заграничным ЦК? Однако больше всего нас интересует то, с кем вы встречались за последние месяцы по поручению вашей партии и вели переговоры по созданию коалиции против фюрера.

Милан покачал головой.

— Не спешите давать окончательного ответа, Радович... — Эккер вынул из кармана носовой платок и вытер им лоб и шею. — Как вы могли убедиться, я с вами разговариваю на редкость откровенно. Еще должен сказать вам, Радович, вы совершенно напрасно настроили себя на смерть. Вы умрете только тогда, когда мы приговорим вас к смертной казни. А мои шефы приняли такое решение: Милан Радович не умрет до тех пор, пока не ответит должным образом на все эти вопросы. Следовательно, сынок, хотите вы или нет, а отвечать вам придется. Вопрос сейчас заключается только в том, кому, когда и в какой обстановке вам придется отвечать. Если вы решите отвечать мне, своему бывшему преподавателю, то этот разговор будет проходить в относительно приятных человеческих условиях и вы можете надеяться на то, что я сдержу свое слово и спасу вам жизнь. В противном же случае ответы на заданные мною вопросы из вас вытянут другие люди, вытянут, так сказать, силой или с применением силы, и, разумеется, в нечеловеческих условиях. Вот такие две возможности у вас имеются.

Вид у Эккера был такой, будто он устал. Он вернулся к письменному столу, сел, откинув назад большую лысую голову.

Милан смотрел прямо перед собой, прислушиваясь к шуму улицы. Он, конечно, понимал, что жизнь ни минуты не стоит на месте. Мать в этот момент, наверное, моет посуду, а отец поливает сад. Устав, он остановится, поднимет голову, посмотрит на гору Хармашхатархедь, переведет взгляд на небо, а потом, просунув голову в полуоткрытую дверь, скажет жене: «Завтра будет ветрено — горизонт весь в огне». Анна, видимо, прохаживается по дорожкам Дьюргардена, потом сядет на скамейку под березами и будет думать о нем, Милане, считая дни, которые остались до их встречи, а она верит в то, что он рано или поздно, но обязательно вернется, не зная о том, что никогда уже не сможет увидеть Милана Радовича. Никогда... Она так хотела ребенка! А если он все же родился? Что она скажет ребенку об отце, когда он вырастет? Милан почувствовал страшную боль в груди. Собственно говоря, он и сам-то только сейчас понял, что они уже потеряли друг друга. Потеряли навсегда...

Где-то в коридоре громко выстрелила дверь, кто-то смачно выругался по-венгерски, оторвав его от мыслей. А за столом напротив сидел Эккер и ждал его ответа. Выражение лица спокойное, в широко поставленных глазах затаилась хитроватая усмешка. Милана охватило чувство жгучей ненависти к профессору.

— Господин штандартенфюрер, — тихо проговорил он, — когда я вступал в партию, она действовала в подполье, так что уже тогда я хорошо знал, что меня ждет, если меня схватят власти. Если у меня в молодости и были иллюзии, то я расстался с ними еще в тысяча девятьсот тридцать шестом году. Их из меня начисто выбили люди Брауна, когда я сидел в подвале «Колумбии». Тогда мне удалось бежать. И я начал все сначала, хотя меня к этому никто не принуждал. Я знал, что меня рано или поздно опять схватят, и все же принялся за старое. Я прекрасно знаю, что меня ожидает. Знаю я и то, что в моем положении страшна не сама смерть, а путь который ведет к ней. Я не боюсь смерти и до конца честно пройду свой путь. Такова уж моя судьба.

— Твоя гибель не вызывается необходимостью, сынок. Если ты это поймешь, ты будешь жить.

— Вот тогда-то я и умру навсегда. — Заметив, что Эккер не понимает его, Милан пояснил: — Мне нужно умереть для того, чтобы остаться жить в памяти людей.

— Теперь понимаю, — кивнул Эккер, нервно барабаня по столу. — Руководствоваться этикой в вашем положении, дорогой Радович, бессмысленно. Мы из вас так и так жертву не сделаем. Никто даже не знает о том, что мы вас схватили. Ни одна душа не будет знать о вашей смерти, следовательно, ваша гибель будет бессмысленной.

— Если же я стану предателем, то бессмысленной окажется вся моя жизнь. — Милан уже устал, да и раны начали болеть. — Господин профессор, вы правы. Я умру, вернее, погибну без имени. Сожженные в крематориях сотни тысяч людей превратились в пепел, который смешался с дымом, вылетел из труб и был развеян ветром. Гниющие останки в братских могилах тоже безвестны, имена погибших не числятся в списках жертв. — Он посмотрел Эккеру прямо в глаза, голос его зазвучал тверже. — И все-таки... Скоро настанет время, когда вам придется отвечать за все это. Люди переживут войну, и они обо всем вас спросят... Спросят и об именах, и о фамилиях жертв, а вам волей-неволей придется ответить. Это все, что я мог вам сказать.