Юхан Харстад - Где ты теперь?

В тот день после пения я съехал на велосипеде к Педерегата, пронесся через город и протопал под горку на Кампен, Сеесхюсгате. Машин в гараже не было, я остался дома один. На кухне лежала записка: ужин в холодильнике, и желательно разогреть его в микроволновке. Мама собиралась прямо с работы поехать в бассейн, а папа работал долго и обстоятельно, так было всегда, сколько я себя помню. Родители мои были людьми аккуратными и серьезными.

Мама работала в комитете по опеке и попечительству. Присматривала за детишками. Пару раз в неделю она со старыми подругами выбиралась поплавать в спортивный центр Хетланда. Сколько себя помню, она всегда занималась синхронным плаванием, а когда я был маленьким, мама, бывало, брала меня с собой. Подвернув брюки, я садился на краешек бассейна, свесив ноги в воду. Помнится, мне нравилось смотреть, как они кружат в воде в одинаковых купальных шапочках, это было похоже на цветы. Мне нравилось, что моя мама так умеет, и нравилось, что все они зависят друг от друга, от движений того, кто рядом. Чувство общности. Ни мама, ни ее подруги эти еженедельные заплывы всерьез не воспринимали. Им просто нравилось плавать. Однако когда я был уже постарше, помню, они несколько раз участвовали в местных соревнованиях по женским видам спорта, что ли. Мы с папой сидели на трибуне и смотрели, как мама выполняет правила, повторяет движения и на воде появляются узоры. Папа никаким спортом не занимался, говорил, что отбегал свое еще в армии, поэтому ему больше нравилось смотреть. Он работал в центре города в страховой компании, в отделе компенсаций, и очень боялся слов «страховая выплата», будто они были какой-то заразой, которая могла поразить всех и каждого и против которой не помогали таблетки. Еще в молодости он начал лысеть, он любил передачу «Окно в мир», выписывал научный журнал, но и этого ему было мало, он увлекался новыми технологиями и рассказывал маме, как устроен мир, про сокровища инков в Южной Америке и арктические дрейфующие льды. Мама же, в свою очередь, еще в семидесятых запретила ему покупать одежду самостоятельно. До этого он несколько раз честно попытался было, но, по маминым словам, покупал каждый раз нечто такое серое и унылое, что сразу сливался с окружающей обстановкой и невозможно было понять, дома он или нет. Вот так я и рос, а они были замечательными родителями, друг с другом разговаривали вежливо, никогда серьезно не ссорились, даже когда стоило бы.

Я разогрел в микроволновке ужин, сел перед телевизором, как послушный мальчик, съел все, вымыл и убрал тарелку, но мне что-то было неспокойно, не удавалось сосредоточиться. Я пытался смотреть какие-то телепередачи, по НРК шел «Обзор кинофильмов», а по Эс-Кей-Уай показывали «Ангелов Чарли» и «Рассказы о Уэллсе Фарго», но у меня ничего не вышло. На улице начался спорый дождь. В конце концов я встал, вышел в коридор и позвонил Йорну, но того не оказалось дома. Наплевав на погоду, он пошел куда-то вместе с ней, и на секунду меня охватила болезненная ревность, мне привиделось, что они сейчас вместе, сидят где-нибудь с друзьями, веселятся и больше им никто не нужен. Какие-то мгновения эта мысль терзала меня, но я прогнал ее, поднялся к себе в комнату, но не стал ни уроки делать, ни пластинки слушать. Тем вечером я лег рано, в девять, потому что заняться мне было нечем, и событий никаких той ночью не происходило. И мне приснилось, что море вышло из берегов и хлынувший в мое окно поток унес меня в океан.

Той осенью я стал шпионом. Наблюдателем. Я подглядывал за Хелле, на переменах выходил из класса первым, а заходил последним. Той осенью я чуть до смерти не замерз, отморозив руки и ноги. И мне для разнообразия захотелось, чтобы меня рассекретили. Заметили.

Но я ничего не сказал.

Я не разговаривал с ней. Не то чтобы у меня смелости не хватало. Я, скорее, боялся, что ей не захочется со мной разговаривать, и тогда вся эта затея, мое хобби, станет ненужным.

Хотя нет.

У меня все же смелости не хватало. Все это слишком много для меня значило.

Трус?

Может, и так. Как и все остальные.

Я трусливо прятал голову в песок.

А потом я совершил поступок, о котором мне пришлось горько сожалеть.

Долгие годы.

Я высунул голову.

Идея эта появилась у кого-то из администрации театра.

И она оказалась неудачной.

На редкость неудачной. Они решили по случаю Рождества создать атмосферу праздника и устроить костюмированный бал-маскарад. В последний день перед рождественскими каникулами. Билет стоил двадцать пять крон, и я вообще-то не собирался туда идти, но остальные собирались, они со своей раздачей приглашений словно растревожили осиный рой, и однажды в октябре я обнаружил, что и в мой улей подбросили приглашение.