Али Смит - Отель – мир

Просто кошмар.

Дошло до того, что Же не хочет засыпать, боится, что вновь увидит этот сон, и в то же время – что больше не увидит.

Она попыталась рассмеяться. И снова закашлялась. Лучше ей не стало. Она знает: у нее все внутренности в язвах; так выглядит покореженная от жара краска. Ее органы обветшали, как стены заброшенного, идущего на слом дома, где все стекла разбиты и пол голых комнат устилают осколки. Если кто-то, скажем, она, решит забраться туда на ночлег, то может здорово порезаться. Если она захочет сесть, то опустится на битое стекло. Когда Же дышит или ходит, она чувствует, что напичкана битым стеклом.

Ведя подобную жизнь, она сгубила свой организм. Она сама знает. Это не смешно. На нее навалилась беда. Она как будто разрушила свои внутренности, выжгла их, а потом навалила сверху земли, ну, чтобы потушить огонь. Верность сердца, Красота. Душ пречистых простота. В прах обращенны [13]. В слове обращенны лишняя буква. Брщн. Это шекспировское. Шкспрвск. В этом городе хорошая библиотека. Мысли Же переключаются на библиотеку. Здешняя лучше, чем бристольская. Обычно она и работает допоздна, и библиотекари редко выгоняют, даже если человек пришел туда вздремнуть. Она читала поэтов-метафизиков. Здесь Верность и Краса лежат [14]. Или так: Мои составы вновь слиты. Из Нощи, Смерти и Тщеты [15]. У поэтов, думает Же, следя за дыханием, ночь набухает, словно речь идет об ее особой разновидности, и пишется с большой буквы. Нощщщь, квинтэссенция тьмы. Она читала стихотворение о мальчике, который играл в пьесах для самой Елизаветы I, прославился в ролях глубоких стариков и умер в тринадцать лет. Еще Же нравится Уильям Батлер Йейтс [16]. Огнем пылала голова, когда в орешник я вступил [17] . Иди же, иди дорогой своей. Путь мой – к цели иной. К девицам на берегу морском. Сроднившимся со тьмой [18]. Она больше не тратит время на романы. Она столько их прочла – на всю жизнь хватит. Слишком уж они длинные. И слишком многословные. А ведь требуется сказать не так много. Повествование в них влачится как связка пустых жестянок, привязанных к башмакам городского сумасшедшего.

Же в панике. Она замечталась, а девчонка ушла. Же ее не видит. Ушла или не ушла? На той стороне улицы мельтешит толпа, за ней ничего не видно. Же ее не видит.

Все нормально. Все хорошо. Толпа прошла, девчонка на месте. Сидит, как сидела. На голове капюшон.

Девочка вся сгорбилась, словно мучаясь от боли. Такие молоденькие вечно попадают в истории, и, судя по стеклянному взгляду, с ней стряслось что-то серьезное. Но она вовсе не кажется изможденной; напротив, здесь, на улице она – инородное тело, как серебряная ложка, которую на днях обронили в саду, а когда находят, она по-прежнему лежит в траве на том же самом месте. Она явилась сюда из другого мира, где есть сады и летняя мебель.

Же представляет, что девушка сидит в саду, в шезлонге. На высоких стеблях покачиваются цветы. Она пьет колу из банки. Вид недовольный. Кто-то зовет ее из кухни. Что? кричит она, голова повернута вбок, рот открыт. Что ты сказала?

Впрочем, нет. Никто не кричит. На дворе зима, вокруг ни садов, ни парков, девушка просто сидит там напротив, в темноте, блеклой тенью на блеклых ступенях Мира ковров, и глядит на отель.

Так потерянно выглядят жертвы любви. Да, вот

(Пдт мнтк)

именно. Она ждет, чтобы кое-кто вошел или вышел из отеля. Например, сосед по улице, друг родителей, который регулярно трахал ее, четырнадцатилетнюю, на курточке, расстеленной на дорогом вельветовом диване в гостиной – после школы, в обеденный перерыв, или пока мать принимала душ и ходила в магазин, – а потом его жена или ее мать все узнали, а может, его раскусил отец девочки и теперь хочет набить морду; за ним погоня, и она пришла к отелю предупредить его, улизнув из своей комнаты, она вылезла в окно и спустилась по трубе, потому что дверь была закрыта на ключ, ее заперли в комнате, но она помнит, что он собирался остановиться именно в этом отеле, если этот «он», конечно, существует.

Или: она ждет, чтобы кто-то выглянул в окно и увидел ее. Может, менеджер по продажам, который бывает в их городе проездом дважды в месяц, вот он ослабил узел галстука, расстегнул молнию на брюках костюма и стоит с хвостом выпущенной рубашки, глядя в ночь, простертую над городом, и вдруг, надо же, увидел ее, терпеливо ждущую, эту, гм (какой могла быть их встреча?), застенчивую шалунью, которая подавала чай-кофе на конференции по продажам два месяца назад, там они флиртовали, обмениваясь пакетиками с сахаром, и он лишил ее девственности где-то между 10:45 и 10:50 утра в пустом конференц-зале за высокими штабелями кресел, второпях, потому что ей в одиннадцать надо было снова за стойку, а ему сразу после перерыва – читать лекцию.