Дмитрий Вересов - Дети белых ночей

– Вы уверены, что она не заметила ваших вопросов?

– Прослушайте запись нашего разговора и сами убедитесь. У русских не было времени подготовить из этой девочки серьезного профессионала.

– У них был год, мисс Болтон.

– О, конечно, Гроций! Как много можно успеть за это время! Например, доносить до срока и родить ребенка, обеспечить ему уход и заботу и все это, не покидая учебного центра русской разведки! Должно быть, там у них большие перемены, рассчитанные на кормящих матерей...

– Вы напрасно злитесь, Джейн. Вам же известно, что ребенком занимался муж этой девушки, и у нее было достаточно времени...

– Чтобы вместе с костоломами Курбатова вымогать деньги у ленинградских фарцовщиков? Скажите уж сразу, что именно Наташа зарезала Норвежца, а не какой-то там никому не известный Толя Мурманский!

– Мисс Болтон!

– Я устала, мистер Эймс.

Девушка снова замкнулась. Настроение было испорчено. И самое обидное заключалось в том, что не Гроций был этому причиной; злиться стоило лишь на саму себя и Арчи. Ведь общеизвестно, что благими намерениями вымощена дорога только в известный пункт назначения, и, как бы ни желала последняя представительница древнего рода окончательного разрыва с разведкой Ее Величества, решение будет приниматься не сочувствующим ей Арчибальдом Сэсилом Кроу и, конечно же, не самой Джейн Болтон.

Знающие люди относят московскую традицию встреч на конспиративных квартирах ко временам наполеоновской оккупации города, когда лучшие люди министра Фуше спасали таким образом барские хоромы от несанкционированных мародерских покушений Великой армии, а саму Великую армию – от идеологического разложения.

Патриотически же настроенные знатоки выводят эту традицию от времен царя Иоанна Грозного. Именно тогда дворянская мелюзга, вроде всяких там Вяземских и прочих Толстых с Юсуповыми, хоронилась по столичным задворкам от ярого гнева старых, рюриковской крови, родов.

Вот этими самыми встречами на конспиративных квартирах, хлебосольными и неторопливыми, и полюбились генералу Белоногову поездки в Москву. Полюбились во времена былинные, стародавние. Когда под железной пяткой госбезовского сержанта плющились пальцы всемирно известных ученых и деятелей культуры, когда каменные лица эмгэбэшных следователей безучастно наблюдали глубины человеческого падения, в которые, как в омуты, проваливались известные военачальники, парторганизаторы и простые советские люди. Одним словом – полюбились они в ту пору прекрасную, когда в стране царил полный порядок, впрочем, и еще кое-кто...

В ожидании ленинградский гость в который уже раз плотоядно осматривал шикарно сервированный и обильно уставленный яствами стол. Красоты казенного хлебосольства следовали незыблемому микояновскому канону, сочетая незатейливость даров всесоюзных житниц и здравниц с кулинарными изысками, унаследованными рабоче-крестьянской властью от поваров великокняжеского семейства и мастеров третьего разбора, потчевавших большевистских заговорщиков по купеческим трактирам на Москве и кухмистерским в Санкт-Петербурге.

Здесь были: традиционно полезные для здоровья и пищеварения государевых людей три вида икры, включая черную ястычную; воронежский разварной окорок, напластанный кусками полусантиметровой толщины; острое, даже на вид, куриное чахохбили в сложном соусе из южных овощей и горских приправ; само собой – белорыбица и красная ее родственница в заливном, разварном, сыро– и горячекопченом состоянии. Также на столе присутствовали многочисленные колбасы и сыры, эффектно уложенные в стиле «ассорти», причем крупнозернистая сырокопченость соседствовала со слезливыми дырчатыми ломтиками сыров, что придавало веренице этих блюд отдельную эстетическую приятность. Малое количество дичины оправдывалось летним, «неохотничьим», временем, но компенсировалось розовой шинкой, смуглым карбонадом, фиолетовой бастурмой и белоснежными, тончайше нарезанными кусочками шпига с золотистым, как у академических томов, обрезом.

На приставном столике мерцали традиционные звезды коньячных генералов, строго соблюдая табель о рангах, имеющую место и в кругах высшего офицерства. «Двин», «Юбилейный» и «Россия» занимали наиболее почетные места, а уже за ними следовали «Арарат», «Ахтамар», «Дербент» и прочие. Отдельную группу составлял прозрачный, как слезы девственницы, излюбленный напиток российских тружеников, правда, в более скромном ассортиментном представлении. Марочные и столовые вина нисколько не заинтересовали Белоногова, а вот изюмно-сладкий «Кюрдамюр» всколыхнул в суровой душе ветерана воспоминания о далекой юности, когда, стройный и бесшабашный, он гонял по среднеазиатским солончакам и барханам феодально-байские пережитки из состава басмаческих банд. Глаза генерала подернулись дымкой воспоминаний, но тут послышались звуки открываемых дверей и сдержанные голоса вошедших.