Маша Трауб - Я никому ничего не должна

Я онемела. Даже прохрипеть в трубку ничего не могла.

– Аня тебе очень благодарна. И Сергуня тебя вспоминает. Спасибо.

– Не за что, – просипела я.

Я положила трубку. В левой руке началось покалывание. Я не чувствовала мизинец и часть ладони. Обмороки мои прекратились, но осталось онемение в руках. Когда я сильно волновалась, ладонь начинало колоть, как тонкими иголками, и я переставала чувствовать пальцы. Не помню, как я положила трубку и села в кресло – перед глазами была чернота. Я моргала, но пелена не спадала. Я испугалась – подумала, что вот сейчас точно ослепла.

Сережа был тем сыном, которого бросил Андрей. А Анна – его бывшей женой, которой он выплачивал алименты. Я ведь даже не спросила фамилии. Голова загудела и начала разрываться. Анна знала, что у нас с Андреем был роман? Что ей сказала Надежда Михайловна? Андрей знал, что я занимаюсь с его сыном?

Это были вопросы, на которые я не могла получить ответ. Сама бы ни за что не спросила.

Только тогда я поняла, что имела в виду мама, когда предупреждала меня насчет совместных детей. Видимо, Надежда Михайловна сказала, что Сережа болен. Что еще мама узнала?

Остаток дня я просидела в кресле в ступоре. Ничего не могла делать. Отупела, онемела, хотя зрение вернулось. Вот почему показалось, что Сережа мне знаком. У него были отцовские руки и его жесты. Это меня тоже потрясло. Ведь они не жили вместе, мальчик никак не мог скопировать отца. А передалось. Он и сидел так же, как Андрей. И голову наклонял так же. Как я могла не догадаться?

Надежда Михайловна позвонила сама на следующий день. Никогда не звонила.

– Сашенька, это я. Вчера мне показалось, что ты расстроилась. Прости. Я должна была тебя предупредить. Но мне и в голову не пришло, что ты не знаешь про Сергуню, – затараторила она в трубку. Говорила быстро, скороговоркой, как будто торопилась сказать все, пока не передумала.

Я опять онемела и застыла над телефоном.

– Они почти не жили вместе. Аня Сергуней занималась. Он очень тяжелый маленький был. Плакал все время. Андрюшечка не выдержал, домой вернулся. Он очень переживает из-за сына, ты не думай. Просто боится. Мужчины вообще такие… Но он им помогает, хоть и не видится с Сергуней. Может, позже они начнут общаться, когда мальчик подрастет. Мужчины вообще маленьких боятся. А Аня замечательная. Я к ним приезжаю. Редко, конечно. Аня никогда не была против. Ну, так вот сложилось. Я Андрюшу не виню. Он сам еще как ребенок тогда был. Конечно, не смог. И никто бы не смог. Правда ведь?

Я молчала. Надежда Михайловна хотела оправдать сына. Он был ей дороже, чем больной внук, которого она редко видит. Мне стало не просто противно, а гадко и мерзко. За себя. За то, что связалась с человеком, который бросил больного ребенка. Видите ли, не выдержал. А Аня выдержала. Я заплакала. Я ведь себе тогда, когда мы жили вместе, придумала, что его бывшая жена – злая, невыносимая стерва, как Анаконда, поэтому Андрей ее и бросил. Но я и предположить не могла, что он сбежал от такой женщины, как Анна, и променял ее на Аделаиду. И ребенок. Я же не знала, что все так. Думала, просто не сошлись характерами.

Я не понимала, что делать со своей головой, со всей обрушившейся на меня правдой. Не понимала, как после этого вообще буду разговаривать с Андреем. Смогу ли я промолчать и не сказать все, что я теперь о нем думала? Я почувствовала то, что чувствовала мама, когда изнемогала от ненависти к Жене Соловьеву. Андрея я начала ненавидеть с той же слепой силой, с которой раньше любила. Больше ничего не чувствовала. Все остальные эмоции стерлись.

Остаток лета я провела в забытьи. Даже маме с папой на кладбище я побоялась рассказать об Андрее. Мне было стыдно повторять это, пусть и мысленно. Маме хватило одного взгляда, чтобы все про него понять. Он ей не нравился, я это видела.

Я шла в школу на деревянных ногах с одной целью – написать заявление об увольнении, как и советовала Нелли Альбертовна. Бежать бегом от Анаконды, Андрея. Чтобы даже воздухом одним с ними не дышать! Зашла в учительскую, где было непривычно шумно. И очнулась только минут через десять, когда в учительской зазвенел голос Нелли Альбертовны. Ее как будто подменили – в новом белом костюме и со свежими накрученными кудельками по всей голове. От ее вечной забитости не осталось и следа. Завуч выглядела как хозяйка.

– Здравствуйте, Александра Ивановна, – поздоровалась она со мной, – как отдохнули, как провели лето?

– Спасибо, хорошо, – ответила я.