Николай Климонтович - Дюк Эллингтон Бридж. Новелла

Но это зимой, а летом — только в плохую погоду, потому что в хорошую Андрей Пожарский во дворе гонял мяч. Низкорослый узкогрудый Володя Теркин стоял в стороне и смотрел, болел за товарища. Получалось: сильный Андрей в их союзе отвечает за физическую сторону жизни, а Володя, скажем так, за игру в бисер. Но однажды крупный и ловкий Андрей вовлек-таки Володю в забаву, требовавшую сноровки и увертливости, а именно: в швыряние камнями, Андрей называл это занятие пускать камешки , был один раз на черноморском взморье всей семьей . Сначала бросались просто так, потом — по пустым банкам, потом — само собой получилось — друг в друга. Играли недолго, но нешуточно: ловко пущенный товарищем камень угодил Володе в лоб, хлынула кровь, раненый ослеп. Но Андрюша не пришел на помощь, крикнул только не будешь заливать . И сбежал.

Прижимая платок ко лбу и страшась выволочки, Володя на ощупь побрел домой. Роза Моисеевна без причитаний, ловко и коротко, будто всю жизнь была медсестрой у метателей камней, промыла рану марганцовкой, однако надбровная отметина осталась у ее сына на всю жизнь. Володя держался, но потом начал-таки всхлипывать. Не от кусачего йода — от тяжкой обиды и тоски: он впервые столкнулся с изменой близкого человека и узнал странную вещь, что счастье и веселье души зависит целиком от чужой верности: как и шрам на лбу, известная недоверчивость в дружбе осталась у него тоже на всю жизнь.

Тогда он еще не понимал, конечно, что в происшедшем была доля мести простодушного русского мира ему за его всезнайство. Так, в тринадцать лет он остался без друга, к которому теперь испытывал тайную ненависть. Он даже придумывал способы убить изменника, но это, конечно, были одни мечты. Впрочем, и без этого происшествия их пути вскоре неотвратимо разошлись бы: Андрей стал бегать за девчонками, Володя — ходить в районную библиотеку.

Историю Володя любил с детства, предпочитал правдивые рассказы Тацита придуманным романам Скотта или Дюма, зачитывался Плутархом, Плинием-младшим, Платоном и Страбоном , Двенадцатью цезарями и Иудейской войной . При этом до времени не осознавал, что и сам — еврей, во дворе и в школе царил после блокадный русско-татарско-еврейский интернационализм с кавказскими пряными добавками. Но самое удивительное, что с тринадцати, что ли, лет Володя Теркин интересовался не столько героями и полководцами, не древними войнами и не знаменитыми сражениями, что было бы понятно, но — государственными устройствами и уложениями. И, скажем, Солон был для него фигурой куда как более интересной, чем Александр Македонский, Пирр или Сципион Африканский. Володю влекли механика и алгебра управления человеческим материалом, называемым общество , а войны и мятежи он справедливо считал лишь механизмами для проведения в жизнь тех или иных политических идей. При этом он рано сказал себе: начетничество в истории делает ее мертвой, сухие документы, сличение дат и даже описания очевидцев бурных политических событий остаются мертвы, если их не пропустить через собственное сердце, не оживить и не очеловечить. А политическую механику нужно поверять гармонией, потому что если бы гармонии не было, не было б и Истории, лишь хаос случайных событий.

Немало его увлекало изучение попыток внедрения в России конституционного строя. Ну не забавно ли: избранный боярами на царство Михаил Романов поклялся соблюдать конституцию , то есть в вопросах войны и мира, введения новых налогов и даже при вынесении смертных приговоров — право бить батогами строптивых по своему разумению ему все-таки оставили — царь должен был испрашивать разрешения двухпалатного парламента. И это в якобы дикой России начала семнадцатого столетия, после страшной смуты и взрыва бесправия: царь указал, и бояре приговорили . Такую же присягу при восшествии на престол принес и его сын Алексей Михайлович. Настоящая же история нынешней России началась, разумеется, с Петра Алексеевича, который обе палаты разогнал, а сам текст конституции засекретил: за один только ее пересказ можно было угодить на дыбу, как за распространение ленинского завещания при Сталине получить пулю в затылок. Характерно, что и при Николае Первом, то есть через двести лет, об этой самой пресловутой конституции вспоминать было запрещено.

Конституционные конвульсии в России продолжались вплоть до конца правления Романовых и даже позже: Александр-освободитель был убит, его внук восстановил парламент, но и для него дело кончилось плохо. После февраля сторонников Учредительного собрания, а значит и конституционного правления, извели большевики, и лишь через двадцать лет России была дарована новая конституция, которую Вышинский переписал с Кодекса Наполеона, что заставляет опять вспомнить античных греков, а следом за ними римлян, и сталинская эта конституция была самым виртуальным, как стали выражаться много позже, самым мифо-поэтическим государственным документом всех времен и народов: к примеру, она гарантировала свободу слова и печати, что было на Руси лишь в самом конце правления ненавистной династии, и даровала выборную систему управления, при которой никакого выбора не было, поскольку в избирательных бюллетенях стояло всегда одно и то же имя. Кстати, бытовало и соответствующее официально внедренное выражение под солнцем сталинской конституции…