Николай Климонтович - Дюк Эллингтон Бридж. Новелла

Здесь нелишними будут несколько примечаний.

Во-первых, эти самые многопрофильные лавки потом, во времена Екатерины, появились и на русском юге, в черте оседлости. Позже подобные заведения стали прообразом наших советских сельпо , где вперемешку продавались железные вилы, мотки волосатой веревки, галоши и макароны. И, помнится, в одном таком магазинчике, в студенческих семидесятых, в глубине Смоленской области я приобрел вместе с авоськой жуткого пойла, носившего отчего-то роскошное имя Шато де Экем , двухтомник Леонида Андреева, за каковым тогда охотились в Москве.

Во-вторых, немецкие еврейские лавочники сделали еще одно торговое изобретение — они придумали такую услугу, как доставку продуктов на дом. А значит — и продуктовый набор , понятие памятное всем, кто жил под советской властью.

И, наконец: нынешнее движение южных народов на Север возникло, конечно, не сегодня и не вчера. И, безусловно, честь открытия всех выгод такого обратного завоевания мира принадлежит евреям. До них экспансия шла в противоположном направлении. Начиная с Крестовых походов, северные европейцы охотились за юго-восточными сокровищами: хоть под предлогом освобождения Гроба Господня, хоть под флагами христианской миссии. Так были завоеваны Перу и Мексика, Индия и Борнео, Египет и Мавритания, Маврикий, Цейлон, Мадагаскар, Вьетнам, Макао, Гонконг, не говоря о Мальте и Малой Азии с Сирией и Иерусалимом, и как сладко звучат и поныне эти по-детски романтичные имена. Одни только евреи, терпя очередные гонения, в большинстве упорно перетекали на Север Европы: Голландия, Германия, Польша, Россия, наконец, куда их милостиво впустил Петр Первый. И в анналах осталось, что будто бы на вопрос о евреях амстердамского бургомистра Петр Первый бросил легкомысленную фразу в том духе, что, мол, ручаюсь, одного моего русского трем евреям не перехитрить . Так или иначе, но именно евреи открыли путь современному переселению в Париж, Амстердам, Лондон, Ленинград и Москву выходцев из Африки, Пакистана, Ближнего Востока и Средней Азии, поскольку первыми прозорливо, опережая ход истории на три-четыре столетия, протоптали эту тропу. Розе Фишман осталось лишь без забот по ней пройти.

Конечно, все было вовсе не безоблачно: двенадцатилетняя сирота Роза чудом не попала в витебское гетто, на этот раз организованное отнюдь не самими евреями, а немцами, — гетто, в котором не выжил ни один человек. Девочкой она оказалась в маленькой толпе беглецов, скрывшейся в болотах Полесья. Эту кучку перепуганных, безоружных и беспомощных беженцев позже, благодаря сметке и ловкости их колхозного бригадира по странному для еврея имени Семен Кривогуз, удалось переименовать в партизанский отряд . Документ об участии в этом самом отряде позволил юной Розе в сорок пятом вступить в комсомол, а прямо перед сорок девятым, в восемнадцать лет, проскочить в партию, откуда ее уж было клещами не вытащить.

Когда Роза Фишман после войны приехала в Ленинград, встретила безногого будущего отца Володи и родился сын, мать хотела назвать его в честь деда Моисеем, но инвалид взъерепенился. Фронтовик прожил недолго, уйдя на тот свет, когда Володе было лет шесть, и сын — стыдно сказать — испытал облегчение. Потому что пьющего отца стеснялся и пугался. Теркин-старший и в трезвом виде бывал бескомпромиссен в вопросах закрывания сыном задвижки в сортире, это в коммунальной-то квартире, предупреждал детское баловство , а в подпитии вовсе страшен.

Неудивительно, что Володя рос мальчиком замкнутым.

Во дворе — и в школе, они учились в одном классе — был у него лишь один более или менее близкий товарищ Андрюша Пожарский, и лишь позже Володя задумался, брала ли эта фамилия начало от знаменитого зарайского князя-воеводы или же от Дарьи Пожарской, дочери содержателя трактира в Торжке, прославившейся своими куриными котлетами. У Андрюши были веснушки, верхняя челюсть коротка по нижней, передние зубы выступали, отчего он говорил в нос, Володе все это казалось привлекательным. До поры они вместе ходили в зоосад на Петроградской, недалеко от магометанского минарета, русский мальчик с княжеско-котлетной фамилией и еврейский мальчик с фамилией мало что русской, но ставшей в послевоенные годы нарицательной; глазели на гиен и газелей; покупали на копейки от школьных завтраков и сдачи, остававшейся от походов в булочную, розовое фруктовое мороженое. Играли дома у Андрея — у того, хотя он тоже жил в коммуналке, была своя комнатка — в пластилиновых рыцарей с доспехами из серебряной фольги; Володя любил эту игру, ему нравилось делать вид, будто он знает, как по латыни называется всякая часть рыцарской амуниции, придумывал собственные латинские имена. Андрей, казалось, не чуял подлога.