Иштван Эркень - Народ лагерей

Ведь евреи тоже не были однородной массой. Все вышесказанное нами относится лишь к той их части, кто не смог или не захотел распроститься с провинциальными хамскими манерами и обидчивостью. Преступное общество заклеймило их как евреев, и теперь они заявляли: «Мы евреи. Хотим быть хлебораздатчиками». Вроде как похлопали по плечу палача и признали: «Ты прав». Но так поступали не все.

И сначала были евреи, а со временем число их множилось, кто объявлял себя венгром. Не только на словах, но и всем своим поведением. Они жили и трудились, как все. Они погрузились в массу и растворились в ней. Их достоинства и недостатки из еврейских превратились в общечеловеческие черты. Можно бы назвать сотни имен. Один из них — Тибор Денеш, писатель, насколько мне известно, наполовину еврей, на фронте разжалованный из лейтенантов в трудбатовцы. В плену он снова нашил на униформу золотую звездочку и с абсолютной естественностью избрал судьбу венгерских офицеров, будь то хорошая или злая участь. Полгода я протрудился вместе с ним в 27-м лагере. Никогда и никому в голову не приходило, что Денеш — еврей.

Совершенно очевидно, что евреи находятся между собой в конфронтации. Оба фронта воюют; эта борьба — их личное дело, это единственный путь к нравственному очищению. Собственно говоря, война ведется на два фронта. Я был свидетелем тому, как лагерное начальство из евреев отказывалось покрывать соплеменников, если те работали спустя рукава или плохо хозяйствовали. Борьба эта велась в открытую и во многом пошла на пользу как евреям, так и не евреям. Но в то же время это борьба внутренняя, процесс созревания души, пока человек не определит свое место по ту или другую сторону баррикады.

Тема щекотливая, и я решаюсь привести лишь один пример, подкрепленный собственным опытом. В тамбовской больнице одним из ведущих врачей был Дёрдь Грюнвальд. Я знал его как человека умного и доброжелательного; до войны он, кажется, был химиком. В оправдание ему будь сказано, он и не выдавал себя за врача, война и плен постепенно обучили его этой профессии. В результате он превосходно делал многие операции, в том числе и ампутировал; я знавал не одного венгра, кому Грюнвальд ампутировал пораженные гангреной конечности, и все прошедшие через его руки вспоминали о нем с благодарностью. И доверяли ему больше, чем «настоящим» врачам.

Осенью 1944-го Грюнвальд из больницы попал в тамбовский лагерь, и не один, а со своими приятелями; такие же элегантные, как он, они тоже занимали в больнице ответственные должности. Постепенно каждый из них нашел себе место и в лагере: Грюнвальд — в лаборатории, остальные в лазарете. Все видели, что работают эти люди хорошо, но в поведении их все же сказывалась некая клановая обособленность. И на одном из собраний венгров разразилась буря с громом и молниями.

Вопрос был поставлен ребром: «Кто же вы, венгры или евреи?» Собственно, вопрос витал в воздухе еще в тот момент, когда раздавались одиночные выкрики: «Денщика держат», «Нас, венгров, ни во что не ставят…» Атакуемые тоже не уступали. Один из них, Эндре Мольнар, базарный торговец из провинции, в лагере заделавшийся весьма успешным портным, открыто заявил: «Это венгры нас оплевали!» За каждым их словом скрывалась боль; чего ни коснись — в ответ стон, поскольку везде сплошь незажившие раны.

Не знаю, затянулись ли эти раны. В последующие недели «больничные» вели себя беспокойно, без конца совещались и ссорились. Вино вызревало. И как-то под Рождество Грюнвальд выступил на собрании. Это была потрясающе горькая исповедь, полная упреков в адрес венгров и с неменьшим числом самообвинений; суть же сводилась к следующему: «Да венгр я, черт побери!» Это была бескомпромиссная позиция. Кое-кто — в том числе и Мольнар — последовали его примеру, другие сочли Грюнвальда предателем.

Не знаю, остались ли эти люди верны своему пути и останутся ли верны ему завтра, на родине. Возможно, мы наблюдали всего лишь внешние формы борьбы, не подозревая, что это в гораздо большей степени борения внутренние, трагические муки совести. Пожалуй, все-таки стоит надеяться, что они не свернут с выбранного пути, хотя дальнейший ход событий мне не известен, поскольку в середине зимы меня перевели из того лагеря. Но полученный урок я прихватил с собой.

Подобная борьба происходила и в других лагерях: повсюду, где были евреи, они сражались между собой. Если их оказывалось двое, значит, друг с другом, если сто человек, в борьбу вовлекалась вся сотня. Подытожить результат невозможно, однако по некоторым признакам можно судить, что среди «больничных» повсюду крепли последователи Грюнвальда, а остальные, прозванные «надутыми индюками», съеживались, обратясь внутрь себя. Эти не могли сказать, чего ждут от жизни.