Мария Эрнестам - Под розой

— Офис, наверно, не самое лучшее место для такого разговора, — сказал он наконец, как я и ожидала. — Сейчас тут такой хаос, что нам не дадут посидеть спокойно. Какой-нибудь идиот наверняка припрется и скажет, что у меня нет времени листать старые книжки. Погоди, я гляну в ежедневник.

Я слышала шелест страниц. В моем собственном ежедневнике они были девственно чисты, так что я могла встретиться с Бьёрном в любое удобное ему время. Наконец его голос снова раздался в трубке:

— У нас тут за углом есть симпатичное кафе… В понедельник на следующей неделе мне придется задержаться на работе и наверняка надо будет перекусить. Можем встретиться там. Возьми с собой то, что у тебя уже есть, и я посмотрю, чего не хватает. Как насчет семи часов? Кстати, ты не пропустишь ужин дома, потому что я слышал, что твоя мама приглашена на деловую встречу… так что можешь не волноваться.

Он проглотил наживку. Можно было класть трубку и обдумывать следующий шаг. Я закончила разговор и вернулась к груде книг на кровати. Я решила взять с собой воспоминания о путешествии на верблюдах по пустыне.

На выходные папа приехал домой, и в субботу все было хорошо, но в воскресенье снова начались проблемы. Мама решила пойти в ресторан с друзьями, а папа хотел провести вечер дома с семьей. Кончилось все тем, что он приготовил вкусный ужин, но мама все равно ушла, и мы с ним валялись перед камином, читали и болтали. Я спросила его, как идут дела в Гётеборге, и он рассказал, что вынужден много работать, но уже виден результат.

— Я сижу в кабинете допоздна, — добавил он, глядя на меня, — все равно дома меня никто не ждет. Это нелегко, — закончил он.

Не знаю, что он имел в виду: свою работу в Гётеборге, или нашу семью, или еще что-то. Я не ответила.

— Так много всего… — продолжал он, — так много всего я должен сделать, но не знаю как…

Он умолк. Я ждала.

— Мама и я… ты наверняка заметила, что у нас не все ладно. Она такая, какая есть, и… мы слишком разные… Она ждала от меня того, чего я не мог ей дать… и я, я тоже ждал от нее большего. Вот в какую передрягу ты попала, Ева. Я понимаю, тебе приходится нелегко, особенно теперь, когда я редко бываю дома…

— Вы разводитесь? — вырвалось у меня. Разводы тогда случались, но еще не считались чем-то само собой разумеющимся. Папа посмотрел на меня в ужасе, словно мой вопрос мог сделать развод более вероятным.

— Я не хочу тебя пугать, Ева, — ответил он наконец. — Мы еще не решили. Мы действительно говорили с мамой об этом. Точнее, я пытался объяснить ей, что надо что-то менять, но она только кричала в ответ: «Тогда давай разведемся!». Она не дает мне и слова сказать, только орет так, словно речь идет не о семье, а о вечеринке, которую можно отложить, и никто не расстроится. Но для меня это не так. Есть ты. И клятва быть всегда вместе, которую мы когда-то дали друг другу. Но я знаю, как тебе тяжело, и должен был больше о тебе заботиться, Ева. Меня это мучает.

Он не стал развивать тему, и я не знала, что стоит за этими словами, но у меня опять возникло чувство, что он чувствует гораздо больше, чем показывает. Его слова могли означать только одно: что мы с ним заодно, а мама мне не родная. Я сама удивилась, что не испытала никаких эмоций, когда прозвучало слово «развод». Наверно, папа просто подтвердил то, что я и так уже знала: их брак распался, и единственное, что останавливало папу, — это я. Я гордилась тем, что научилась управлять ситуацией. И радовалась, что мы с папой поговорили, хотя в том, что он такой слабак и не находит в себе сил развестись, не было ничего хорошего. А еще я предвкушала свидание с Бьёрном в понедельник вечером, когда папа будет в Гётеборге, а мама на деловом ужине. Угли в камине накалились до предела, и стоит подложить полено, как пламя вспыхнет. Языки огня оближут полено со всех сторон, и от него останется лишь зола.

Наступил решающий день. Я была готова: веревка лежала в кармане, впереди маячил крест. Я облачилась в походное снаряжение. Джинсы сидели на мне как влитые, платок небрежно повязан на шее, тщательно расчесанные волосы струятся по плечам. Под мышкой у меня была папка с информацией, которую я тщательно изучила, чтобы не выдать себя, пока не осуществлю задуманное.

Когда я вошла, Бьёрн уже сидел за столиком. Кафе было полупустое, но на нас никто не обратил внимания. Ничего особенного: лысеющий мужчина лет пятидесяти с животиком, в черной рубашке-поло и пиджаке, и девочка-подросток в джинсах с пушистыми волосами. Мы поздоровались. Я села. Бьёрн сделал заказ, и мы начали разговор.